Путь Абая. Книга I - Мухтар Омарханович Ауэзов

теперь незаметно расходились по домам. Девушки и молодки-женге, окружавшие Карашаш, тоже ушли, возле нее осталась лишь одна девушка, светловолосая, но с темными бровями и ясными улыбчивыми серыми глазами. Стройная, высокая, исходящая радостным сиянием юности, то была чудесная девушка. Абай первым делом обратил внимание на эти черные, как смоль, густые брови на лице светловолосой девушки. Они рисунком своим, напоминающим изогнутые крылья ласточки, похожи были на брови Тогжан. И слегка раскосые вдумчивые глаза, с серебряным блеском зрачков, были, как у Тогжан. Когда прекрасная девушка смотрела на Абая, ему казалось, что эти глаза излучают сияющие лучи. Тонкий румянец разливался на ее узких щеках, делая еще более привлекательным это благородное лицо. Высокий светлый лоб и тонкий нос с горбинкой подсказали Абаю, что это дочь благородного Кадырбая.

Да, это была Куандык, та самая «девушка-акын, дочь Кадыр-бая», знаменитая, как и ее отец.

Пока не разошлись соседи и гости из своего аула, Куандык была очень занята, обслуживая всех, разнося чай, то и дело выбегая из юрты на улицу, где резали барана. И лишь по уходу многих людей девушка смогла присесть к Карашаш и разговориться с ней.

Ей не свойственно было проявлять показную робость юной девицы, покорной перед отцом. Куандык отца не боялась и не стеснялась, не бормотала перед ним, потупив голову, заведомо тихим голосом. Нет, ее голос уверенно и звонко разносился по всему дому:

- Пейте чай! Ешьте! Что так мало едите! Еще чаю! Мяса! Ешьте, пожалуйста!

Куандык угощала гостей и вела себя как настоящая добрая хозяйка. После того как свернули дастархан, соседи разошлись и суета улеглась, вся семья собралась вокруг гостей. Началось самое приятное ночное общение. Куандык, подсев к Карашаш, начала тихонько расспрашивать ее про молодого Абая, о котором она слышала много хорошего.

Когда разговор вновь пошел о джуте, Абай сравнивал нынешнее бедствие народа с его прошлым опытом. Из поколения в поколение повторялись подобные бедствия. Всем известно, что джут - это извечный, злой враг казаха, живущего в войлочной юрте. Каждый знает об этом. Джут несет с собой не только голод и мор - людей, скота. Джут угрозой и муками голодной смерти заставляет кочевника терять свое человеческое лицо. Словно заморенный подыхающий скот, кочевники разбредаются по степи, перестав быть единым народом казахов. По дорогам, не видя друг друга, бредут их тени. И какой же достойный урок извлекают последующие поколения народа, его потомки? Находят ли они путь избавления от этой беды, что способна однажды единым махом смести их с лица земли? Ищут ли этот путь? Думают ли об этом? Нет, довольные сегодняшней сытостью и достигнутым благополучием, они не видят всей призрачности и непостоянства своего кочевого существования! Задумываются ли отцы народа о том, чтобы преобразить свою жизнь и не носиться больше по ней, как перекати-поле? Были в прошлом - есть ли в настоящем времени люди, «истинные отцы народа», которые душой болели бы за жителей войлочных юрт? Знает ли аксакал Кадырбай о таких людях - в прошлом или в настоящем? Об этом спрашивал Абай.

Для Кадырбая эти вопросы оказались неожиданностью. Он задумался, взглядом уйдя в себя, посидел с отрешенным видом, потом встрепенулся, оглядел всех вокруг и ответил стихами:

Счастья изменчив круг,

Жизнь - что в бурю тростник, Смертен подлунный мир. Сад, что расцвел вокруг, Осенью свял, поник...

Так же бессилен ты -

Блекнет твой лик, как цветы.

Абай по достоинству оценил и сам поэтический ход, и стихи старого акына, - вместо ответа на вопрос. Но молодого поэта они ни в чем не убедили. Он стал вежливо возражать Кадырбаю: прекрасное, но быстротечное существование цветка не может идти в сравнение с жизнью человека. Казахи представляют собой народ, очень сильный своим единством и многочисленностью. И этот народ, способный бороться за свое счастливое, уверенное будущее, не должен уподобляться полю весенних цветов, которые потеряют всю свою красоту и аромат, засохнут и опадут, чуть только жарче пригреет солнце.

На это Кадырбай ответил, печально улыбнувшись, что существование всех людей и каждого народа, какими бы сильными они ни казались, подчиняется закону непостоянства и бренности. Но в духе своем народ казахский в этом мире живет действительно далеко не хуже других, заметил старик.

Однако и эти мудрые слова не удовлетворили Абая. Он заговорил, что есть у казахов великое искусство, и оно составляет их несметное богатство и неиссякаемую духовную пищу.

- Но если не закрывать глаза на правду, - говорил он дальше, - наш брат казах, тысячелетиями живущий в своей кочевой юрте, мало что знает о других народах в мире. А ведь любой народ, лишь ознакомившись со всем хорошим, что есть у других народов, может перенять это хорошее и стать лучше. Еще со времен Адама знания от одного народа переходили к другому - и также наоборот, чем и обеспечивалось общее благо. А мы, кочуя по одной и той же степи, оставались в стороне от искусства других стран и народов, не имели никакого представления о многих его видах и обличиях. И с нами в нашей кочевой жизни оставались все тот же страх перед голодным джутом, вся та же войлочная юрта с тундуком, неизменная испокон веков, все тот же домашний скот, хвостатый и рогатый - знак нашей отсталости и убогости. Но при этом всякий казах, сидящий на коне, считает людей остального мира ниже себя, недостойными оказаться рядом с ним на почетном торе. А на самом деле он, бедняга, лишь вечно трясущийся за благополучие своей скотины кочевник, и он совершенно беззащитен перед таким стихийным бедствием, как джут. Разве не является казах одним из самых беспомощных людей человеческого мира?

При этих последних словах молодого гостя Кадырбай и его дочь Куандык растерянно переглянулись, словно поэты, проигравшие на состязании акынов. Кадырбай не был похож на других отцов. Он мог обсуждать с дочерью самые серьезные вопросы, давал ей советы, выслушивал ее мнения и мог в делах опереться на нее, как на сына-джигита.

Серьезный долгий разговор, в котором из уст Абая звучали такие слова, как «народ», «благо народа», был необычен для старого акына. Он был удивлен, взволнован и даже почувствовал приподнятое воодушевление от такой беседы. Ласково и растроганно смотрел акын на молодого джигита. Кадырбай свободно мог беседовать с людьми самого высокого уровня, представителями своего поколения, но с этим джигитом все то, что считалось «ничего нет яснее», - вдруг обретало новый, необычный смысл. Джигит смело спорит! У него есть характер. Очень