Алина и Валькур, или Философский роман. Книга вторая - Маркиз де Сад

собой несправедливые притеснения со стороны сильного. Ответы слабого, напротив, выглядят совершенно безобидными. Вы станете возражать: раб явно оскорбит своего господина, если, взяв в руки оружие, нанесет ему жестокий удар. Но ваше возражение ничтожно, ибо в таком случае сильнейшим является отнюдь не господин, но вооруженный раб. В приведенном вами примере господин обладает лишь кажущейся силой, тогда как могущество раба вполне реальное. Если же говорить о Боге, то ваше возражение выглядит совершенно бессмысленным, поскольку Бог превосходит все прочие существа по силе; мы вольны грозить ему любым оружием — победы нам все равно никогда не удастся одержать. Понятно, что любые наши потуги следует рассматривать в качестве слабых попыток сопротивления сильнейшему, до которого даже не доносятся стоны посылающих ему проклятия. Разумеется, сильнейший изрядно повеселится, если он все же услышит оскорбления, ведь он, заслужив их по справедливости, теперь со смехом может вспомнить прошлое. О люди, как глупо создавать себе божество по своей собственной мерке! Вы наивно полагаете, будто Господь гневается на вас из-за слов, которые всего-навсего сотрясают воздух, вы воображаете, будто Бог ничем не отличается от вас...

Ах, давайте же прекратим представлять Всевышнего в образе подобного нам материального существа, которое раздражается, услышав наши проклятия, умиляется, слушая слова благодарности, снисходит до человеческих просьб; но нет, мы по-прежнему желаем видеть в нем земного владыку, чинящего над своими поддаными суд и расправу. Какая мелкая перспектива! Любой, даже самый искренний приверженец такого Бога, по сути дела, ничем не отличается от идолопоклонника. Нет, Господь слишком велик, слишком духовен для всех этих человеческих проявлений; нам оставлено в зависимости от нашей физической организации быть добрыми или злыми, признавать или же отрицать существование Бога, любить его или ненавидеть. Да, физическую организацию мы получаем от Бога, но сам он относится к нашему дальнейшему поведению с абсолютным безразличием; равнодушный к возносимым ему хвалам, презирающий наши оскорбления, неизменно превосходящий нас своим могуществом, чтобы обращать внимание на людские поступки, беспристрастно взирает он на деяния смертных, потому что все в мире происходит по законам железной необходимости. Следовательно, не стоит думать, будто мы получаем награду за молитвы и страдаем из-за богохульства: и то и другое не оказывает на нашу жизнь никакого влияния. Не смешно ли наблюдать за тем, как человек, создание слабое и ничтожное, неспособное на мгновение изменить траекторию движения даже самой маленькой из звезд, начинает воображать, будто его проклятия и молитвы раздражают или ублажают Создателя этого мира, в котором по нашей воле не происходит ни малейшего изменения? Мы, очевидно, сталкиваемся здесь с глупейшим тщеславием: лучше уж считать себя преступником, чем признаться в собственной ничтожности; слабоумные идиоты, люди всю жизнь трясутся от страха, опасаясь совершить какие-то мнимые преступления, вместо того чтобы мужественно и честно признаться в собственном бессилии, но ведь при этом пострадает человеческая гордыня. О Леонора, ведь Бог, существо достаточно могущественное для того, чтобы сотворить этот мир добрым или злым, с абсолютным безразличием выслушивает молитвы и проклятия, одинаково равнодушно взирает на богохульников и людей благочестивых; если бы Бог умилялся при виде жертвоприношений или гневался на смертных за их прегрешения, то тогда он ничем не отличался бы от человека, раздираемого разнообразными душевными страстями; но обладает ли подобное существо творческой энергией, которая есть не что иное, как совокупность всех возможных совершенств? Короче говоря, если богохульство, это слабое оскорбление, которое мы иной раз адресуем Небесам, когда возмущаемся или изнемогаем от страданий, либо по какой-нибудь иной причине, облегчает нам душу, мы можем сквернословить без опасений: Господь на нас за это нисколько не прогневается, ведь он слишком велик, чтобы мстить людям; если бы Бог боялся тех упреков, которые высказывают ему люди, наделенные разумом, то он сделал бы так, чтобы мы вообще не замечали ошибок Провидения, или создал бы мир совершенным».

«По-моему, — сказала я дону Гаспару, — ваши взгляды на религию отличаются простотой и убедительностью».

«Если говорить о религии, — отвечал мне Гаспар, — то вы ошибаетесь, Леонора. Мои религиозные убеждения отнюдь не отличаются ни простотой, ни убедительностью, потому что я их не имею; я давно перестал обращать внимание на детские сказки, обременяющие ум и память нашей молодежи; вместо того чтобы растрачивать свободное время на пустые фантазии, я употребил досуг для расширения своих познаний и выработал оригинальные философские и моральные принципы; убеждения мои твердые, и я от них не отступлюсь. Да, я признаю наличие некоего деятельного начала, можете называть это начало Богом или природой, ясно ведь, что у всего существующего должен быть творец; но, признавая его наличие, я не собираюсь ему поклоняться, потому что убежден в том, что такого поклонения от меня никто не требует; кроме того, я пребываю в неуверенности относительно того, заслуживает ли это начало поклонения вообще, так по какому праву мне его почитать? Время, которое прочие теряют на бессмысленные молитвы, я посвящаю добродетели, так что Создатель, знай он о моем поведении, отнесся бы ко мне с большей благосклонностью, чем к бездельникам, прохлаждающимся в тени алтарей. Если бы я не видел разлитого по нашей земле моря зла, если бы я жил в обществе людей порядочных, а не среди негодяев, тогда, возможно, я бы и согласился с тем, что создатель Вселенной заслуживает некоторого признания; однако со всех сторон взор мой поражается картинами всевозможных несчастий, повсюду я нахожу пороки, жестокость, измену, вероломство, людскую мерзость и гнусность; воздерживаясь от оскорблений в адрес виновника всех этих несовершенств, я, как мне кажется, поступаю излишне осмотрительно; да, сам я не богохульствую, зато открыто высмеиваю безмозглых святош, издеваюсь над противоречащими друг другу религиозными системами, прислушиваюсь только к голосу разума и сердца, безразлично отношусь к Создателю, которому я, кстати говоря, ничего не должен. Что же касается богохульства — я обхожусь без него, так как считаю его бессмысленным».

«А как быть с нравственностью?»

«Она остается незапятнанной! Как? Разве нужно благоговеть перед химерами, дабы заслужить право называться порядочным человеком? Я люблю ближних, стремлюсь помогать им по мере сил, благотворительность переполняет мою душу радостью, поэтому мне приходится сожалеть лишь о том, что моих возможностей недостает, чтобы сделать всех счастливыми; я уважаю частную собственность, не имею желания захватить жену и имущество ближнего; знайте, что я не осмелился бы похитить вас у Дюваля, если бы считал вас его законной супругой... Любовь так же радует мне сердце, как и всякому другому порядочному человеку; я ненавижу порок, с воодушевлением поклоняюсь добродетели и буду поступать таким образом до последнего дня моей