Алина и Валькур, или Философский роман. Книга вторая - Маркиз де Сад

раз, когда очередной караван проходил через Сеннар. Постараюсь рассказать об этом происшествии поподробнее. Где-то в полульё от города находится невзрачный павильон, в котором якобы хранится орган Магомета и к которому путешественникам строжайше запрещается приближаться. Но вероломный правитель Сеннара не ограничивается запретом: одновременно с глашатаями он подсылает к иноземцам тысячу соглядатаев, которые с незаурядным красноречием убеждают путников взглянуть на невиданное чудо, так что любой человек, в ком не угасла любознательность, просто не может не поддаться их настойчивым уговорам. Мошенники тотчас предлагают себя в качестве гидов; они уверяют, что королевский запрет — пустая формальность, даже если кто-нибудь и будет задержан, то он ничем не рискует; вас убеждают, вы идете с ними и в результате попадаете в капкан.

Нам не терпелось взглянуть на это величайшее из чудес света, любопытство пересилило осторожность, и мы поверили тому, что никакого запрета в действительности не существует. И вот, на рассвете следующего дня по приезде в Сеннар, я, Гаспар и наши попутчики: три арабские женщины, два турка, четыре голландских и португальских негоцианта — отправились на экскурсию в павильон Магомета. Нас сопровождали два негодяя, вызвавшиеся проводить нас к нужному месту. Не успели мы подойти к зданию на тридцать шагов, как целый взвод вооруженных ружьями солдат выскочил из находившейся по соседству рощи, где, лежа на животе, они давно уже нас поджидали. Мы попали в окружение, и арестовать нас составляло столько же труда, сколько требуется охотнику для того, чтобы достать запутавшуюся в силках дичь. Увидев одиннадцать пленных, король разразился хохотом, ведь он и не рассчитывал на такую богатую добычу. Нам пообещали, что наказание себя ждать не заставит. Затем нас подвергли осмотру, причем молодость и красота трех арабских женщин ничуть не тронула сурового судью; несчастные бросились было перед ним на колени, моля о пощаде, но им отвечали, что смотреть на женщину, особенно если она переносит пытки так же стойко, как мужчина, необыкновенно приятно.

Надетое на меня мужское платье не позволяло определить мой истинный пол, и король принял меня за мужчину. Гаспар, надеявшийся спасти мне жизнь, напомнил владыке Сеннара о его договоре с африканским царем, племянником которого будто бы я являлась; португалец умолял пощадить особу королевской крови, однако его старания не увенчались успехом.

«Говори о себе, — отвечал ему варвар, — говорить о других не твоя забота».

Между тем нас накормили превосходным обедом в одной из комнат дворца и оставили там ожидать того мгновения, когда начнется спектакль, главными героями которого, к сожалению, придется быть нам. Не стану описывать вам охватившее меня отчаяние: положение мое казалось безнадежным, но я думала только о Сенвиле.

«О мой несчастный возлюбленный! — вскричала я. — Мне тебя никогда более не увидеть; лучше было принять смерть от кинжала, когда я лежала в гробу, там, в Венеции... Умереть, что ж, это прекрасно!.. Но умереть на колу!..»

Слезы обильно текли у меня из глаз, и только благодаря предупредительности дона Гаспара, в заботах обо мне забывшего о своей горькой участи, я немного успокоилась. Товарищи наши пребывали в отчаянии: мужчины буйствовали и бранились, женщины, натуры более нежные, плакали и стенали; мрачная комната дворца оглашалась стонами и проклятиями, которые сливались в одну мелодию, услаждавшую сердце кровожадного палача; чтобы удобнее было слушать наши вопли, он решил поужинать вместе со своими наложницами в соседней комнате.

Но вот наступил роковой час, на который была назначена наша казнь; я встретила его бестрепетно, только прижалась к Гаспару: хотя его ожидала такая же печальная участь, он продолжал оставаться моей опорой; заняв свое обычное место, правитель с удовлетворением осмотрел кровавую арену мучений, а затем стал наблюдать казнь. Сначала на кол были посажены два турка, потом — четыре европейца и, наконец, три арабские женщины; оставались мы с Гаспаром. Вот палач приблизился ко мне; я обняла моего доброго друга и сказала ему:

«Я спокойно иду на смерть, ведь меня избавили от ужасного зрелища ваших страданий».

Собравшись духом, я стремглав бросилась к месту казни; палач схватил меня за руки...

О сударыня! — всхлипнула Леонора, содрогнувшись от тяжелого воспоминания. — Могу смело сказать, что никогда еще мне не приходилось смотреть в лицо смерти с такого близкого расстояния.

Приготовления к нашей казни напоминали действия, совершаемые при кастрации ребенка, мягкие части тела которого освобождают от одежды; короче говоря, ничто не должно мешать заостренной палке свободно войти в часть тела, обреченную этой жестокой казни. На глазах у монарха, предававшегося сладостному созерцанию казни, меня с удивительной проворностью освободили от излишних одеяний, препятствовавших экзекуции; вообразите же себе мое смятение, когда я, лишившись одежд, услышала громкие крики удивления, даже палач в величайшем испуге отпрянул от меня. Слишком взволнованная моей горькой участью, я забыла о том, что ослепительно белый зад в сочетании с черным торсом, естественно, удивит туземцев, собравшихся у места казни. И действительно, все присутствующие были охвачены ужасом: одни принимали меня за какого-то демона, другие считали меня ведьмой, но, несмотря на различие мнений, зрители единодушно поспешили убраться подальше. Король, человек менее легковерный, приказал подвести меня к нему. Гаспар шел рядом. Королевские чиновники спросили у нас, как объяснить столь чудесное явление природы, так как ранее им не приходилось видеть ничего подобного. Отпираться было бессмысленно, и мы во всем чистосердечно признались. Король распорядился стереть с моего лица черную краску и облачить меня в женскую одежду; к несчастью, я пришлась ему по вкусу, и он торжественно объявил, что той же ночью я буду иметь честь разделить с ним ложе.

«Роковое решение, — говорила я себе, — между тем мучением, которого я избежала, и ожидаемой пыткой разница не великая... О Сенвиль, Сенвиль, лучше уж бы меня посадили на кол!..»

Король Сеннара, мечтая о ночных удовольствиях, которые он намеревался вкусить в моих объятиях, помиловал также и юного португальца, однако нас тут же разлучили: Гаспара отправили спать к рабам, а меня поместили в маленькую комнатку, прилегавшую к помещениям гарема.

К моему счастью, вечером в городе произошли крупные беспорядки, зачинщиками которых были наши товарищи по каравану. Узнав о казни мирных путешественников, они пришли в ярость и жестоко отомстили вероломному монарху. Мятеж принял такие размеры, что король, став во главе войска, решил лично навести порядок в столице; вернувшись довольно поздно и чувствуя себя усталым, он в одиночестве удалился в свои покои. Мне было сказано, что царская милость, о которой меня уведомили, переносится на следующий день.

Выслушав эту новость, я несколько успокоилась, ведь отсрочка — единственное утешение несчастных;