В раю - Пауль Хейзе

«Она уже, вероятно, спит, — подумал он. — Тем лучше! Ей не придется слышать того, что я буду говорить ее матери».

Он весь дрожал, хотя нисколько не боялся этого свидания, которое должно было быть последним. Он страшился самого себя, страшился того мрачного духа насилия, который невольно обуял его и заставлял сжимать кулаки и скрежетать зубами.

«Тише! — унимал он самого себя, — надо быть хладнокровным! Она не стоит того, чтобы я выходил из себя».

Он почти взбежал по последним ступеням и очутился в длинном, темном коридоре, на противоположном конце которого увидел светлый луч, проникавший сквозь замочную скважину, а под ним на полу более широкую полосу света, прорывавшуюся сквозь щель плохо прикрытой двери.

— Она должна быть здесь! — проговорил Янсен.

Он снял шляпу и провел рукою по мокрым волосам.

— Придем ли мы наконец к какому-нибудь решению! — сказал он, бессознательно повторяя слово «решение».

Он остановился перед дверью и стал прислушиваться. Кто-то говорил, но голос показался ему незнакомым. Взглянув в замочную скважину, он увидел пожилую женщину, говорившую о чем-то очень горячо, хотя лицо ее оставалось совершенно спокойно. Он узнал в ней мать своей жены, старую певицу, которую он не мог терпеть даже в период любовного ослепления. По временам она прерывала свою речь, прихлебывая из небольшого серебряного кубка, возле которого на столе стояла дорожная бутылка, и закусывая бисквитами, которые крошила пальцами. При этом она выказывала свои вставные зубы. Возле нее, откинувшись назад, сидела в кресле ее дочь; она была вся в черном, что удивительно шло к бледно-матовой белизне ее лица. В руках она держала небольшие ножницы, которыми играла. При этом у нее был такой вялый, равнодушный вид, как будто она только что вернулась из театра, где разыгрывала какую-нибудь скучную роль.

Вдруг она вскочила и громко вскрикнула. Дверь тихо отворилась, и перед нею, вместо ее молодого спутника, стоял тот, от которого она предполагала скрыться.

Слова замерли у нее на устах; старая актриса, обыкновенно не легко терявшая присутствие духа, теперь тоже словно окаменела и только лишь в пальцах ее, судорожно крошивших бисквиты, заметна была еще жизнь.

— Уйдите из комнаты, мне надо поговорить с женой! — спокойно и хладнокровно обратился к ней Янсен. — Вы слышали, что я сказал? Выходите немедленно вон, — но только в ту самую дверь, через которую я вошел.

Он хотел помешать ей взять с собою ребенка, который, как он предполагал, спал уже в соседней комнате.

Женщины обменялись взглядами. Этих немногих минут было достаточно, чтобы возвратить жене Янсена хладнокровие и присутствие духа.

— Не оставляй меня, — сказала она, обращаясь к матери, — я чувствую себя совершенно правою. То, что мне придется услышать, может быть поэтому сказано и при посторонних свидетелях, а тем более при матери.

После этих слов она снова опустилась в кресло и закрыла глаза рукою, как бы стараясь избавиться от мучительных воспоминаний. Старуха не трогалась с места. Слышно было только, как она шептала: «Боже мой! Боже мой! Какая сцена! Какая катастрофа!»

— Повторяю свое приглашение! — сказал скульптор с особенным ударением. — Иначе я принужден буду вас вывести.

— В таком случае я ухожу. Я не хочу доводить дело до крайностей! — воскликнула мать Люси, встав с патетическим жестом со своего места. Затем она наклонилась к дочери и шепнула ей несколько слов на ухо.

— Нет, нет, — воскликнула Люси, — ни слова ему, этим ты только ухудшишь дело. Иди, если этого требуют, — я не боюсь.

Последние слова произнесла она громко, обратившись к Янсену и глядя ему в лицо с таким спокойным и невозмутимым сознанием правоты, что всякий посторонний был бы непременно обманут.

Старая певица захлопнула за собою дверь; слышно было, как она удалялась по коридору; но от тонкого слуха Янсена не ускользнуло, что она потихоньку вернулась и остановилась у двери с целью подслушать разговор.

— Все равно! — сказал Янсен как бы про себя, — лишь бы я не видел ее лица. — Затем, обращаясь к жене, он как-то лихорадочно произнес: — Нам нужно чем-нибудь покончить — покончить непременно.

Он встал перед печкой, в которой тлелось еще несколько угольков, и, скрестив на груди руки, смотрел на эту женщину, которая была несчастьем его жизни. Несмотря на тревожное свое состояние, он не мог не заметить, что семь лет разлуки не произвели в ней никакой перемены. Она, напротив, казалась еще моложе, девственнее, чем была прежде. В этой невинной, добродушной улыбке, на этом светлом челе нельзя было прочесть ничего, кроме любопытства, удивления и ожидания того, что должно произойти. Своей мягкой и нежной рукою она опять взяла ножницы и продолжала ими играть.

Мучительная мысль мелькнула в голове Янсена и чуть не заставила его сгореть от стыда. Он вдруг припомнил себе, что когда-то был одурачен, обманут этой лживой женщиной; ему стало обидно, что это добродетельное личико могло возбудить в нем безумную страсть и сумело приобрести его слепое, непоколебимое доверие.

И теперь, когда он должен был напрягать все усилия, чтобы мужественно перенести это свиданье, холодная, невозмутимая улыбка не сходила с лица женщины, причинившей ему столько горя.

— Я пришел, — сказал наконец Янсен, — чтобы привести дело в ясность. Надеюсь, ты не станешь напрасно затруднять меня. Я не хочу спрашивать о причинах, заставивших тебя действовать в противность условию и снова стать на моей дороге. У тебя страсть к маскарадам. Я не могу и не хочу ей препятствовать, тем более что со своей стороны давно дал тебе полную свободу. Только, предупреждаю тебя, если тебе когда-либо вздумается приблизиться ко мне под какой бы то ни было маской, берегись, чтобы ее не потерять. Я не хочу более видеть твоего лица и за себя не ручаюсь.

Она подняла глаза и взглянула на него с самым простодушным выражением, как бы желая спросить, серьезно ли он говорит, что не может более видеть мягкие, нежные ее черты.

— Будь покоен, — тихо и почти боязливо отвечала она, — я более не приду. Я видела то, что хотела видеть. Мне, право, простительно желание видеть и знать, какое надобно иметь лицо, чтобы встретить сочувствие в твоих глазах, — и если я…

— Довольно! — прервал он ее повелительным голосом. — Выслушай меня до конца. Если, как я и надеюсь, ты в собственных твоих интересах поступишь благоразумно, нынешнее и во всяком случае последнее наше свидание окончится мирно, — я останусь тебе за это благодарен. Я возьму