В раю - Пауль Хейзе

посягательство на его душевное спокойствие, содрогал его гораздо более сурового дыхания зимнего утра. Ему как-то не верилось, что вчерашнее событие действительно случилось. Только упадок сил свидетельствовал о том, какую бурю выдержал он накануне. Он сам в душе удивлялся тому упорному ледяному спокойствию, с которым относился теперь к случившемуся. Как будто ночной призрак, при виде которого встали у него вчера волосы дыбом, не имел более влияния над ним. Потеря старинного товарища казалась ему делом давно прошедшим. Мысль, что он предал земле своего старого друга в маскарадном костюме с пестрыми лентами, шнурками и с гитарой на спине, была ему очень неприятна. Уж не разрыть ли могилу и не выбросить ли все эти шутовские доспехи? Но он отложил до вечера исполнение этого намерения. Предстояло позаботиться о более важном деле. Он твердо решился так или иначе положить конец всему, вырвать во что бы то ни стало из раны эту занозу, которая постоянно тревожит его и не дает зажить больному месту. Как этого достичь — он еще не знал. Повторение подобных сцен Янсен обязан был предупредить не только для себя, но также из-за Юлии, которую следовало раз навсегда избавить от таких сюрпризов.

С такими мыслями он оставил свою мастерскую и пошел в город, направившись прежде всего к русской графине. К крайнему своему удивлению, узнал он в гостинице, что о госпоже Сент-Обен — так называл вчера свою даму Розенбуш — там не имеют никакого понятия. Швейцар помнил, что дама такой наружности, как описывал Янсен, провела целый день у графини, но в гостинице она не живет и фамилия ее ему неизвестна.

Янсен хотел лично расспросить обо всем графиню.

— Можно ли видеть ее сиятельство? — спросил скульптор.

— Теперь девять часов, до одиннадцати они никого не принимают, — сказал швейцар, посмотрев на часы.

И так ему пришлось дожидаться, несмотря на все свое нетерпение. Как провести эти два свободных часа? Сердце влекло его к Юлии, но, увидав издали дом, в котором она жила, он вернулся назад. Не следовало являться к ней прежде, чем можно было сказать ей: «Теперь все кончено, тебе нечего более опасаться моего прошлого: призрак исчез».

Он вошел в пинакотеку, где в это время года нетопленые залы бывают пусты. В Рубенсовой зале действительно никого не было. Он растянулся на стоявшей среди залы софе и бессознательно глядел на стены. Живительная сила прелестных произведений живописи незаметно проникла в его кровь. Расположение духа становилось все покойнее и мягче, и он, склонив голову на спинку софы и нахлобучив шляпу, крепко заснул. Сторожа и редкие посетители принимали его за живописца, погруженного в изучение картин, и потому защищающегося шляпою от падающего сверху света.

Приходилось досыпать недосыпанные ночью часы.

Так прошло три или четыре часа, а он все еще не просыпался. Один из сторожей, которому наконец это показалось очень странным, подошел к спящему и узнал его, но он питал к Янсену слишком большое уважение, чтобы решиться разбудить его прежде закрытия галереи. Наконец скульптор встрепенулся, спросил, который час, и испугался, узнав, сколько времени он проспал. Немедленно оставил он галерею и поспешил в гостиницу.

— Графине нездоровится, и потому они сегодня гостей не принимают, — отозвался швейцар.

Янсен пожал плечами, проворчал сквозь зубы несколько невнятных слов и, несмотря на отказ, поднялся по лестнице.

Наверху Янсен получил тот же ответ от горничной графини, встретившейся ему в коридоре.

— Отнесите графине мою визитную карточку. Очень жаль, что я должен потревожить ее, но мне необходимо с нею переговорить.

Горничная взяла карточку и, делая вид, как будто прочитанное на ней имя ей совершенно незнакомо, возразила:

— В настоящую минуту графиня никого принять не может. У нее доктор, возобновляющий ей перевязку. Это всегда так утомляет графиню, что она бывает принуждена потом отдыхать часа два-три; иначе у нее расстраиваются нервы. Может быть, вечером…

Янсен посмотрел на нее таким взглядом, которого не выдержала даже ее холопская наглость.

— Я уверен, голубушка, что вы преисправно лжете; доктора у вашей графини нет и в спокойствии она не нуждается. У меня сильное желание оттолкнуть вас в сторону и без дальнейших рассуждений, самому явиться к графине. Но для того, чтобы ваша госпожа убедилась, что имеет дело с вежливым и благовоспитанным человеком, я притворюсь, что верю вам, и возвращусь часа через два. Но тогда (он на всякий случай возвысил несколько голос, чтобы его могли услышать за дверью), я надеюсь, что нервы графини не расстроятся от десятиминутного разговора, который мне придется иметь с нею. Теперь два часа, в четыре я позволю себе постучаться в дверь.

«Так, может быть, будет лучше, — сказал он, спускаясь с лестницы. — Дипломатия на тощий желудок вышла бы, пожалуй, не совсем удачной, а я непременно хочу вести дело с должным хладнокровием».

Янсен завернул в кафе-ресторан, наскоро закусил и вышел на улицу. Свежий, зимний воздух придал ему бодрости. Скульптор шел с открытою головою как бы весною, и длинные его волосы развевались по ветру, так что прохожие смотрели на него с изумлением. До назначенного для визита часа оставалось еще довольно много времени, и Янсен, бродя по всему городу, очутился снова перед мастерской. Фридолин сообщил ему, что Юлия два раза уже заходила, и при вторичном посещении оставила ему записочку. Поручик Шнец и некоторые другие господа также хотели побывать еще раз, а господин барон был в саду на могиле и велел рассказать, как это все случилось. Не был только господин Розенбуш; барышня Анжелика приходила только на минуту, полила свои цветы и ушла, несмотря на то, что сегодня ученики не работают. Не прикажете ли что-нибудь, господин профессор?

Янсен покачал головою и пошел в мастерскую, где и нашел записку. Юлия писала ему на итальянском языке (который уже несколько месяцев изучала вместе с ним) убедительную просьбу избавить ее от мучительного беспокойства насчет себя и своих намерений. Теперь она идет с визитом к Ирене, а потом будет ожидать его у себя дома. В конце письма Юлия еще раз просила его непременно быть у нее вечером. Эти строки благотворно подействовали на Янсена, но он остался непреклонен в своем решении посетить свою возлюбленную не ранее, чем приведет все дело в ясность.

Он сел на софу и придвинул к себе столик, чтобы набросать несколько слов для успокоения своей возлюбленной. В это время кто-то сильно постучал в двери.

Отворив двери, он с изумлением увидел перед собою приемную мать Франциски. Эта маленькая дама, дом которой был набит