Современные венгерские повести - Енё Йожи Тершанский

Они немедленно послали на берег отделение солдат, а адъютант командира корпуса даже дал мне легковую машину. Поскольку его превосходительство господин Фекетехалми, якобы, узнал о случившемся со мной.

Мы сели в машину, и я скомандовал:

— В клуб левенте!

Роза! Роза! Роза!..

Во дворе народу тьма-тьмущая. Разумеется, в такой толпе нашлось несколько молодых евреек по имени Роза. Как сумасшедшие мы помчались дальше. Мое беспокойство передалось и адъютанту командира корпуса, решившему помочь мне, нервничал даже шофер. Как только мы подъехали к гимназии, они тоже принялись выкрикивать имя моей жены. Однако здесь людей почти не было. Лишь несколько стариков. Я решил было ехать обратно, в клуб левенте.

— Нет! Нет! — закричал шофер. — На стадион!

Он не ошибся. Сотни схваченных по подозрению людей стояли здесь шеренгами по четыре. Кричать было бесполезно. Трибуны были пусты. А если бы она находилась в колонне, то непременно выбежала бы мне навстречу!

Мы вошли в раздевалку. В ней располагались солдаты.

При виде офицеров они нехотя поднялись… Мы стали расспрашивать их. Они только трясли головами, дескать, уже ничего не помним.

— На пляж! — крикнул кто-то из нас. — Да, да, на пляж!

Там мы тоже бегали от кабины к кабине.

Роза! Роза! Роза!

Потом пустились бегом по берегу. В машину не садились. Бегом по взрыхленному снегу. Берег уже был безлюден, если не считать нескольких солдат, собиравших одежду. Чью одежду? Получив ответ, адъютант с отвращением отхлестал по физиономии одного из солдат.

К прорубям! Быстрее к воде! Бегом на лед! Сколько было прорубей? Три? Шесть? Мы увидели три. В первой спокойно плескалась вода, словно от нее только что ушли рыбаки. Мы бросились вверх по течению. Во второй вода зловеще хлюпала, но в проруби — ничего. Подбежали к третьей. В ней что-то темнело. «Кусок материи, — подумал я, — застрял, наверно».

Рядом валялись жерди. Шофер взял одну из них и ткнул пару раз в материю. Она не ушла под воду, а всплыла. Мало того. Темная масса перевернулась, и на нас глянуло бородатое лицо.

«Наверно, старый еврей», — мелькнуло в голове.

— Вытащить? — спросил шофер.

— Нет, нет! — дружно вскричали мы.

А я-то, идиот, думал, что здесь найду Розу!

Чуть выше по берегу стоял пустой ресторан. Сюда тоже свозили арестованных. Я заметил, как жандарм выгонял на улицу, словно овец, женщин и детей.

Роза! Роза!

Жандарм показался мне пьяным.

— Пошли, пошли! — орал он на людское стадо, даже не замечая нас.

О Розе никто ничего не знал. Кого бы мы ни спрашивали, все сходились на одном: «Возможно, даже вернее всего, их увезли немцы. Да, да, немцы, им ведь нужны свидетели». Недаром же тот взвод немцев, что прибыл сюда из Петерварада, исчез, словно его и не было. В эти дни они будто знать ничего не знали. Оно и понятно — дипломатия. Я всем говорил о своем предположении, и после некоторого раздумья мне отвечали: «Возможно…»

До сих пор я уверен, что жену мою увезли немцы! И она непременно даст о себе знать из какого-нибудь лагеря или из другого места. Кто знает, быть может, она попала в плен к русским или французам. И обе женщины непременно отыщутся. Вернее, трое. Все зависит от того, где застал их конец войны…

До позднего вечера я ездил по тем местам, где происходили события этих трех дней. И, ей-богу, радовался, что нигде не находил и следа их.

В течение той ночи погибло еще много людей. Солдаты вытаскивали жертвы из домов, собирали их на улице.

Разгоряченный, усталый, с расстегнутым воротом шинели, не считаясь с предписаниями устава, брел я по ночному городу домой. Проходя мимо трупа около своего дома, я остановился. Кто-то уже снял с него одежду. Он лежал на спине, ноги и руки его уже окоченели. На лице — запекшаяся кровь. Темные пятна на животе свидетельствовали о том, что выстрелы пришлись ему в живот.

Когда я вошел в квартиру, денщик чистил мои сапоги. Рядом лежал мой парадный мундир. С его внутренней стороны он только что удалил мыльной пеной и бензином пятна крови.

Трое малышей спали в широкой хозяйской кровати. Обе девочки даже во сне тянулись ручонками к Золтану.

Шинель у меня была хоть выжимай. От пота. Все липкое, скользкое, как студень. Может, это был кровавый пот? До сих пор не знаю…

Сабо

Бормочет себе под нос, словно стараясь скрыть от меня, как было на самом деле, черт его побери! Значит, я ему никто? Он ни во что не ставит меня? Видел я таких господ, которые с собачкой говорили так, как иной со своим другом! Или я для него хуже собаки? Что он таится от меня? Нет такого секретного дела, при котором я бы не присутствовал! Я тоже могу молчать, если потребуется. Но зачем таиться здесь, где все свои! Или не все здесь свои?!

Тарпатаки

Я тоже проснулся рано утром, хотя вставать спозаранку в теплом, с центральным отоплением номере гостиницы было нелегко. Перед сном я попросил портье разбудить меня в половине шестого — хотелось принять ванну. Правда, я уже искупался вечером, перед сном. До чего ж приятно было полежать в теплой воде!

Утром жандармы опередили меня. Я предвидел это и приказал им освободить внутренние помещения вокзала. Правда, котельную они сохранили за собой. У меня был один путь: открыть движение поездов. Я послал на разведку своих железнодорожников, и оказалось, жандармы перекрыли дорогу в обоих направлениях. Прибыло два поезда. Их остановили у входного семафора и там начали сортировать пассажиров. Услышав об этом, я первым делом хотел отправиться туда, но потом передумал. Я приказал разжечь топки тех паровозов, что стояли на путях, ведущих к угольному складу. Когда пошел слух, что движение возобновляется, люди из зала ожидания и из других помещений бросились занимать места в вагонах. Этого я и хотел. Потом появился машинист. Тот самый, который утверждал, что под охраной капитана он, мол, готов повести состав в сторону Топойи…

— А если жандармы откроют стрельбу? — спросил я.

— Они ведь тоже люди, — последовал ответ. — Увидят господина капитана и не будут стрелять!

Потом выяснилось, что впереди и сзади состава, готового к отправке, на путях стоят холодные паровозы. Наш эшелон оказался запертым, — ни вперед, ни назад. И капитан пропал. Сначала он появлялся то тут, то там, словно призрак,