Современные венгерские повести - Енё Йожи Тершанский

Поздор начал молотить кулаком в железную дверь.

Когда два охранника вытаскивали Сабо, он был еще жив, хотя глаза у него уже закатились. Цементный пол весь был перепачкан кровью. Только на следующий день привели двух незнакомых арестантов убрать камеру.

Бюки корчился дрожа всем телом, его рвало в парашу. Приступы тошноты следовали один за другим; уже давно нечем было рвать, но судороги, выворачивавшие его, не проходили.

Старший лейтенант поддерживал Бюки, чтобы тот не упал. Он не мог поверить, что мужчина с такой выправкой окажется столь немощным и хлипким. Никакого жира, хотя они трое прибавили по нескольку килограммов. Ослабевшие мускулы Бюки дрожали так, словно через них был пропущен электрический ток.

В тот же день Бюки был изолирован. Когда его уводили, он ни с кем не простился. Даже не оглянулся в дверях. И старался идти без посторонней помощи, ступая по полу в шерстяных носках, позабыв о своих лыжных ботинках.

После ухода Бюки, старший лейтенант и прапорщик долго молчали.

На следующий день Тарпатаки попытался было запеть.

А Поздор на третий день решил подвергнуть разбору ту главу устава внутренней службы, которая рассматривала права и обязанности должностных лиц в связи с применением оружия. Какие завуалированные формулировки!

Тарпатаки отмахнулся от него, и прапорщик обиделся.

Минуло немало времени, прежде чем они снова нашли общий язык.

Один из них вспомнил Бетти, все, что случилось с ней на вокзале, когда прибыл комендант города. Потом еще раз о Бетти, а позднее, как бы невзначай, о том, что за «материал» был в офицерской школе речного флота, и о том, что произошло на льду.

Другой же трусливо признался, каким «грузом» был набит кузов «форда-мармона» и куда отвезли этот груз на остатках бензина, а также о том, как он получил задание достать бензин. Остальным пришлось топать пешком.

Трусоват был Поздор. А вернее — мягок и деликатен.

По сути дела, он и сам не верил всему тому, что произошло.

Тарпатаки

О Бетти, Бетти! Я совсем позабыл о ней в то утро. У меня других дел было по горло. Да чего уж тут говорить! Заполнив людьми поезда, мы смогли хоть как-то маневрировать в помещении вокзала. Один поезд назвали топойяйским, другой — футакским. Но то были лишь пустые названия, потому что из-за жандармов об их отправке нечего было и думать. Кроме того, на пути, где стоял топойяйский, появился еще и товарный состав.

Я приказал немного прибрать и подмести в залах, а снаружи, за перроном, открыть отхожее место. Словом, я со своим отрядом занял оборону на длительное время.

Прибыл поезд из Будапешта. Верить не хотелось, что «в мире» настолько не осведомлены о наших делах. Нельзя сказать, чтобы будапештский скорый был набит до отказа, но и свободных мест тоже не было. Ну, естественно, началась суматоха.

С появлением Грашши суматоха прекратилась. Он говорил очень тихо, я ему докладывал тоже тихо, но у меня было такое ощущение, словно все вокруг прислушиваются к нашим словам.

И когда я провожал его и сопровождавших его лиц к вокзалу, все уже знали, о чем мы говорили!

В беззвучной тишине толпа на площади расступилась, образовав живой коридор.

Они так дружно шли в ногу, что я чуть не расхохотался, хотя и не до смеху мне было. Полковник и два капитана — гуськом, точно оловянные солдатики. Спохватился я лишь, когда капитан повернулся ко мне и с перекошенной физиономией тихо проговорил:

— Моя жена… — И показал пальцем на угол большого здания.

Этот еле заметный жест перехватил полковник.

— Господин капитан! Садитесь!

В машине уже сидели два жандарма.

Мне лишь потом сообщили, что они приехали не вместе. Конечно же, нет! Я вспомнил, как капитан незадолго до этого, размахивая перед моим носом руками, что-то говорил об отправке поезда. Но было ли у меня тогда время обращать внимание на каких-то растерянных армейских офицеров!

Я узнал его жену. Это была красивая, холодная, гордая женщина. Она, разумеется, не любила этого Бюки, была, по-видимому, из бедной семьи, а какая бедная девушка сумеет противостоять настырным ухаживаниям мужчины, да еще разукрашенного золотыми галунами. Я лишь пару минут поговорил с ней и уже все о них узнал. Вернее, зная Бюки, я теперь ясно представляю себе их прошлое.

— Самое правильное — это отправиться домой или подождать, если вы чувствуете себя здесь в большей безопасности.

— Мы пойдем домой, — решительно ответила черноволосая женщина.

Я дал ей в провожатые двух матросов.

Прошло полчаса; время уже близилось к полудню, а жандармы и слышать не хотели об отправлении поездов. Ладно, думаю, все равно организую оборону. Но вот с перрона опять просочилось несколько человек.

Кто-то сказал, что надо бы попробовать отправить хоть один поезд.

Мы отправили футакский. Я выставил пять матросов в дверях вагонов и сказал им, чтобы они спрыгнули на насыпь, когда паровоз минует станционную стрелку. Мы прислушались — никаких выстрелов.

Через час они вернулись: поезд ушел. Жандармы кричали и размахивали руками, но не стреляли. Матросы помахали им в ответ. Однако, возвращаясь обратно, они обошли насыпь стороной.

Я послал за женой капитана одного из сопровождавших ее матросов, и велел спросить, не желает ли она поехать в Топойю?

Весь поезд дожидался их. Потом мне доложили: дома их нет. В результате поезд отправился на полчаса позже.

Посланный мною матрос (я смог послать лишь одного) сказал, что господина капитана застрелили, а квартира пуста. Это меня обескуражило.

Перед вторым поездом стояло, наверно, около тридцати грузовиков. Начальник станции противился, но машинист взял на себя ответственность. Он лишь попросил дать ему нескольких матросов. Мои люди уже начинали бунтовать. Но все же отправились. На этот раз мы услышали выстрелы, поезд остановился, а матросы не вернулись обратно. Только к вечеру. Но тогда уже…

Из разговоров можно было сделать вывод, что резня затихает. Однако поступающие сообщения говорили совсем о другом.

Около полудня на вокзальной площади остановилась грузовая машина, набитая кричащими людьми. Я еще не слышал, чтобы на каком-нибудь «форде-мармоне» так орали, это не допускалось.

Оказывается, это Бетти, Бетти взбудоражила людей. Двое жандармов помогли ей вылезти из кузова и стали выкрикивать мою фамилию. Я подошел к ним; тогда один из них, вежливо кивая на Бетти, спросил:

— Честь имею доложить, эта дамочка называет себя вашей женой, господин старший лейтенант, и баламутит всех. Правда ли, что господин старший лейтенант и она…

Бетти раскрыла мне объятия и театрально воскликнула:

— Сердце мое!

Мои