Это я, Дюк - Тина Юбель

38

Мне скучно, говорю я Дюку; да, мне тоже, говорит Дюк, скучно — скучно и есть. Но ты же сам сюда хотел. Дюк прав. Он сидит рядом со мной на помоечном диване в помоечном клубе. Вокруг нас раскрепощенные люди веселятся и относятся к этому совершенно серьезно. Отвязный диджей, который относится к себе особенно серьезно, ставит музыку, для которой больше всего подходит определение «громкая». Мы с Дюком смотрим, как люди веселятся. Дюк прав, скучно — это скучно и есть, и я сам сюда хотел. Понятия не имею почему, наверное, ради веселья. Хотя на самом деле я настроен против веселящихся раскрепощенных людей. Я говорю, давай пойдем куда-нибудь в другое место. Или давай злить веселящихся раскрепощенных людей. Это им не понравится, говорит Дюк, а у меня будет стресс. Я же говорю, давай делать что-нибудь другое, говорю я. Что-нибудь пестрое. Я не знаю, говорит Дюк; а я знаю, говорю я, только пока еще не знаю что. Дюк говорит, что он идет за пивом, и идет за пивом и возвращается и садится. Рядом со мной. Он не говорит ничего. Ну и что, спрашиваю я. Я же говорю, говорит он, я не знаю. И ты тоже. Он прав. И все равно я говорю, что он неправ. Потом я говорю, а как насчет наркотиков. Секс плюс наркотики плюс рок-н-ролл и все такое — это прекрасно и не подвластно времени. Я не знаю, говорит Дюк, я думаю, это, видимо, в прошлом. Про наркоту я говорю слишком много дерьма, прежде всего ты говоришь слишком много дерьма. Он ухмыляется. Героин хорош со мной, но не думаю, что это хорошо для меня, а после психоделиков в последнее время мне все время кажется, что я смотрю ночное повторение своих галлюцинаций, которые уже показывали в 15.00. И наркотики — это для плохо одетых пестрых девочек, которые на самом деле уже слишком стары, чтобы быть девочками. И для цивилистов и джаз-музыкантов, конечно, говорит он. Наверное, он прав, думаю я. Мне приходит в голову, что я думаю, что меня от всего этого тошнит, но я не знаю, от чего. Что-то действует мне на нервы, но я не знаю, то ли Дюк, то ли местные весельчаки, то ли я сам, то ли кто-то еще. Вот проклятие, говорю я. Да, говорит Дюк. Потом он спрашивает, что делает Сабина. Трудно сказать, все что угодно, говорю я. А что делаешь ты сам? Не знаю. Может, пойти домой, говорит Дюк. Останься, говорю я. Будет еще скучнее. Скучнее некуда, говорит Дюк. Он прав. Диджей шумит и хочет, чтобы все считали его клевым. Давай играть, как будто мы убиваем диджеев, Дюк, говорю я. Не поможет, новые отрастут, говорит он, я иду домой и спать. Не надо, говорю я, но Дюк идет домой и спать. Я иду покупать пиво. Меня все еще тошнит, но я все еще не знаю, от чего, поэтому тоже ухожу. Пойду домой, думаю я, а завтра будет новый день. Откуда это? «Унесенные ветром». Мне скучно, думаю я, и иду не домой, а вдоль негритянской наркоулицы, что, возможно, тоже скучно, но сейчас мне все равно. Удовольствия, приключения и все такое, думаю я. Может быть. Я покупаю у нарконегра бумажный конвертик, содержимое которого вдыхаю на заднем дворе; напоминает корицу, думаю я и чихаю, наверное, оттого, что это корица. Корица. Ура. Корица. Вспоминаю пироги с яблоками. Пироги с яблоками и корицей. Бабушка пекла раньше, очень давно. Когда я был маленький. Наверное, тогда это было забавно, быть маленьким. Моя бабушка уже тогда была старой. Наверное, это забавно, быть старым. Я не могу себе представить, что к этому можно привыкнуть. Давай играть, что мы старые; что ты делаешь, говорю я Дюку, но ведь Дюка здесь нет, Дюк где-то не здесь. Задний двор теплый, и дома старые, и в подворотнях пахнет мочой. Ну, нет так нет, говорю я корице и выбрасываю ее. Тогда обойдемся и без рок-н-ролла, все равно это в прошлом, говорю я заднему двору и ухожу. Домой, наверное, куда же еще.

39

Возьми трубку, говорю я в автоответчик Дюка, я же знаю, что ты дома. Ты дома, рядом с телефоном, ты слушаешь мой голос на автоответчике и не берешь трубку, потому что ты тупой мерзавец. Но мне скучно, и тебе тоже скучно. Поэтому давай что-нибудь поделаем. Например, для начала подойди к телефону. Черт, возьми трубку сейчас же, Дюк. Давай. Дюк не берет трубку. Автоответчик делает «пин» и не дает мне договорить. Проклятие, говорю я трубке. Телефонная трубка делает «ту-ту-ту». Я кладу трубку. Больше ничего не происходит.

40

Скучно, говорит Дюк, давай что-нибудь поделаем. Давай поедем к морю, море — это лучшее дело, если не знаешь, что делать. Море — это лучшее дело для меня. Для тебя, кстати, тоже, Дюк. Ну, не знаю, говорит Дюк; я говорю, что ничегонеделание вызывает рак, и даю Дюку сигарету. Он сидит рядом со мной на переднем сиденье; я за рулем, скорость огромная. Солнце слепит, несмотря на темные очки; я опускаю козырек и обгоняю безобразный вонмобиль, за рулем которого сидит безобразный папик. Мы слушаем блюзовые саундтреки Тарантино. Давай представим, что мы в Калифорнии, говорю я Дюку. Берем Калифорнию, говорит Дюк рассеянно. Откуда это? Он разглядывает через полуоткрытое окно плоский пейзаж. Пейзаж плоский, а деревья искривлены, все в одну сторону. Это из ниоткуда, говорю я, это из «Propeller Heads», обгоняю трак с чем-то горючим и слишком близко подъезжаю к безобразной малолитражке, которая занимает мою колею. Может быть, говорит Дюк и разглядывает еще большее количество плоского пейзажа. Я включаю музыку погромче, она мне нравится. Дорога ведет наверх и превращается в мост, с него можно разглядывать пейзаж. Чрезвычайно высок он, этот мост, под ним по каналу плывут корабли. Видно очень далеко. Давай остановимся на мосту, говорит Дюк. Зачем, спрашиваю я; просто так, говорит Дюк. Чтобы посмотреть. Сверху на мосту бухточка-стоянка, специально чтобы смотреть. Я мигаю, заезжаю в бухточку, останавливаюсь и выключаю мотор. Мы выходим. Ветрено. У ветра соленый вкус, вкус моря. Мы разглядываем с моста плоский пейзаж под нами, видно очень далеко. Плоский пейзаж и искривленные деревья и маленькие дома, тут и там. Мне нравится этот мост, говорит Дюк, у меня все время чуть-чуть кружится голова на мосту, даже в машине. Да, говорю я и замечаю, что со мной происходит то же самое, хотя я не слишком подвержен головокружениям. Дело, возможно, не только в высоте, но и в пейзаже, говорю я. Хотя довольно тепло, ветер все равно прохладный, он треплет нас. Так ведет себя морской ветер. Дюк прикуривает сигарету себе и мне тоже, моя зажигалка гаснет на ветру. Мы курим и смотрим. Шаланда идет по каналу, и несколько чаек летят под нами, редко приходится смотреть на чаек сверху, а не снизу. Мы курим и смотрим вниз на чаек и далеко вперед. Больше ничего не происходит. Мне нравится, говорит Дюк и швыряет сигарету с моста. Но жить здесь я бы, наверное, не смог. Не-е, говорю я, если долго жить со всем этим пейзажем, то можно сойти с ума, мы бы и знать не знали, что с этим делать. Да, скорее всего, говорит Дюк. Все равно трудно сказать, что со всем этим можно делать. А вдруг здесь всё вверх ногами. Я не знаю, говорю я. Где-то в другом месте всё не по-другому, а если и по-другому, то совсем немного. Не надолго. Да, вероятно, говорит Дюк. Сложно. И все равно здесь здорово. Давай поедем дальше. Он прав, потому что как раз в это время безобразный семейный мобиль с безобразной семьей останавливается за нами и нарушает покой; поэтому мы едем дальше. Я веду. Слишком быстро. С моста снова попадаешь в плоский пейзаж; как будто с подиума на сцену. Я еду по автобану. Мы слушаем музыку. Потом я еду по проселочной дороге, останавливаюсь на бензоколонке и покупаю пластиковый пакет пива и сигарет. Дюк остается в машине. Милая сельская колонка, говорю я ему. Знаю, говорит Дюк, дай мне пива. Я даю ему пива, которое он пьет. Я пью синхронно с ним. Потом давай будем лежать на пляже, загорать и зарабатывать себе рак кожи, говорю я. Это я тоже уже знаю, это уже дубль два, говорит Дюк; ну и что, говорю я, все равно очень мило. Дюк молчит. Он лежит рядом со мной на песке, курит и пьет пиво. Я закрываю глаза и слушаю шум моря, слушаю, как люди играют в пляжный мяч деревянными клюшками, Хлоп-хлоп, хлоп-хлоп. Звук лета, говорю я, чтобы что-нибудь сказать. Дюк молчит. Я слышу, как кричат дети и чайки. Тоже звуки лета. Хлоп-хлоп. И море, конечно же, тоже шумит. Пиво и солнце сливаются в моей голове в приятное летнее опьянение и слегка успокаивают. Кажется, Дюк тоже спокоен, по крайней мере он ничего не говорит. Скажи что-нибудь, Дюк, говорю я, чтобы что-нибудь сказать. Я что, массовик-затейник, говорит Дюк. Я не знаю, говорю я; давай во что-нибудь поиграем, тогда будет хоть не так скучно. Если ты хочешь, говорит Дюк. Мне приходит в голову, что я не знаю, хочу я или нет. Я только думаю, что мы должны играть. Открываю глаза. И открываю еще одно пиво. Дюк сидит рядом со мной на песке и курит. Отец и сын играют в пляжный мяч деревянными клюшками, пых-пых. Люди купаются. Группа сморщенных стариков и старух играет в боулинг. Наверное, самая тоскливая игра с момента изобретения мяча. Что романтичного — играть в боулинг, если ты стар, говорю я Дюку. Все дело в том, насколько тебе нравятся береты и французы и камамбер. Я думаю, мне они скорее не нравятся. А что ты будешь делать, когда состаришься, спрашиваю я. Заведу себе идиотскую собаку, может быть. Или настоящую жизнь. Женщина стоит по щиколотку в воде и бросает идиотской собаке в воду палку. Идиотская собака скачет за качающейся на волнах палкой и приносит ее женщине. Женщина снова бросает, собака опять приносит. Может быть, женщина надеется, что шавка в конце концов утонет. Палка выглядит не как обыкновенная палка, а скорее как специально изготовленная — палка для бросания в воду для собак; по крайней мере, с такого расстояния она именно так и выглядит, но мне не хочется думать, что в наше время производят и продают палки для бросания в воду для собак. Хотя, пожалуй, так оно и есть. Прежде всего, по той простой причине, что раньше я уже видел такую у другой женщины. Собаки не для мужчин, говорю я, собаки для старых одиноких женщин, у которых мужья умерли от инфаркта. Дюк говорит, тогда он, наверное, тоже умрет от инфаркта, и берет еще одно пиво, может быть для того, чтобы ускорить инфаркт. Пых-пых — делают отец и сын. Этим они действуют мне на нервы. Наверное, мы должны идти купаться, думаю я. Я говорю, давай пойдем купаться, Дюк. Слишком холодно, говорит он. Но это хоть какое-то занятие, говорю я, ничего лучше просто не приходит мне в голову. Я уговорю тебя, Дюк. Я уговариваю его, и мы идем купаться. Холодно, но не слишком. Мы проплываем немного навстречу волнам, правда, сегодня они маленькие, но у них, как всегда, соленый привкус океана. Возможно, нам следует пересечь океан, говорю я Дюку. Да, возможно, говорит Дюк. Он плывет рядом. Я говорю, давай поплывем через океан и откроем Америку. Уже открыли, говорит Дюк. Возможно, он прав. Я ныряю с закрытыми глазами. Прохладное соленое море делает мою голову пустой и холодной, но я все равно не знаю, что с ней делать. Мы плывем. А потом мы опять плывем — обратно. Потом мы опять лежим на пляже. Песок согревает. Я опять заполняю прохладную соленую пустоту в голове слегка теплым пивом, потому что все равно не знаю, что с ней делать. Дюк лежит рядом и тоже пьет пиво. У воды вопящие дети строят крепость. Старики все еще играют в боулинг, а отец с сыном все еще играют в мяч. Я хочу, чтобы они прекратили, это действует мне на нервы. Может быть, пойдем еще поплаваем, говорю я, чтобы хоть что-то сказать. Не-е, одного раза достаточно, говорит Дюк. Возможно, он прав. Так что мы не идем еще раз поплавать. Вместо этого мы лежим на пляже. Солнце путешествует над нами по часовой стрелке. И море шумит, естественно. В нем плавают ужасные люди. Мы с Дюком лежим на пляже. Потом мы едем домой. Больше ничего не происходит.