Путь Абая. Книга вторая - Мухтар Омарханович Ауэзов

мелодию и слова «Письма Татьяны», но просить об этом Абая было сейчас не к месту. И Мухамеджан решил остаться на обед, чтобы задержаться в доме и все же послушать повторение песни. Он вместе с Кишкене отправился к нему, в школьный дом.

Сидевшие перед Абаем люди были один из рода Кокше, двое из Уак. Абай смотрел на них, и вдруг ему показалось, что происходит некое сверхъестественное явление. Эти люди, в том же составе, в тех же одеждах и шапках, с теми же косными, черствыми лицами, в тех же самых позах и на том же самом месте, уже сидели перед ним. Странная мысль пришла к нему: может быть, он когда-нибудь видел их во сне, а теперь они пришли к нему наяву? Или наоборот: он встречался с ними когда-то, а теперь видит эту встречу во сне? Или имеет место некое раздвоение жизненных явлений?

Но посетители заговорили, и Абаю вскоре все стало ясно. Никаких раздвоений бытия - эти степняки, вор из племени Кокше, по имени Турсын, и пострадавший от него Сарсеке из рода Уак, действительно уже были разок в этой комнате. Уходя в мир творчества, Абай хотел забыть о некоторых наиболее непривлекательных делах и тяжбах, которые он разбирал для просителей - и он забывал о них. Но они его не забывали. В прошлый раз конокрад Турсын, кряжистый, как корявый обрубок ствола, сидел точно так же, низко опустив голову, и из-под лохматого тымака был виден только кончик толстого носа. И пострадавший истец, коротышка Сарсеке, все так же корчился, расползался жирным телом, и с пеной на губах доказывал свою правоту... И в этот раз он делал то же самое - и точно так же суетливо, крикливо, многословно... Только на этот раз шла речь не о трех лошадях, которых украл вор, а о пяти, угнанных им при повторной барымте.

- Он прошлым разом так решил: «Уак не дал мне попользоваться добычей, вывернул меня наизнанку перед Абаем, а я его за это еще раз накажу. Посмотрю, мол, что на этот раз сможет сделать со мной уак». И угнал пять лошадей, и еще - погрузил на них вьюки с украденными в моем ауле коврами, шубу спер. Абай-ага, разберись с ним! Это злодей тот еще, люди плачут от него! - Так обвинял дважды пострадавший Сарсеке, и голос его тарахтел размеренно, как пестик в деревянной ступе.

Абай захотел посмотреть вору в глаза - другого способа подобраться к правде не было у третейского судьи. Но громоздкий, как чурбан от толстого кряжа, Турсын сидел, низко опустив голову над скрещенными кривыми ногами, - словно скрывая свое лицо под шапкой, и отнюдь не намеревался отвечать истцу, делал вид, что не слышит его.

Все же ему пришлось отвечать на вопрос Абая, заданный грозным тоном: «Ну, а ты что скажешь?» Черный мерлушковый тымак Турсына медленно поднялся - и взору Абая предстали маленькие и острые, как буравчики, глаза скотокрада. Они зыркнули на Абая и тотчас ушли в сторону. И ответ его был таков:

- В прошлый раз я о...о...отдал ему свой скот. Вы же ве...ве... велели, Абай-ага. Я и отдал - всех своих ко...коней, - наконец произнес Турсын, заикаясь. - Че-чего мне... возмещать всякую его потерю?

Кто из них прав? Кто лжет? Но когда же его соплеменники перестанут воровать друг у друга, лгать, клеветать, разбойничать? А он, поэт Абай, - разбираться, копаться во всем этом дерьме? Только что, совсем недавно с ним рядом был Пушкин, изливались нежные, как шелк, слова Татьяны из ее прелестных уст... А теперь? Толстомордый истец, со звериной жадностью оспаривающий свой скот, и матерый вор, лелеющий свою воровскую радость в дремучей душе.

«Такова наша жизнь? Не пройдет никогда эта беспросветная муть. Оу, зачем она нужна, такая жизнь! Прозвучит ли в ней твой звонкий, удалой голос, Пушкин? А мой собственный?» - так думалось Абаю в эту тоскливую для него минуту, и он снова взял в руки домбру и начал играть вступление к «Письму Татьяны».

Но на этот раз музыка не взлетела, не поплыла по воздуху, она заковыляла, словно спутанная лошадь. Видно, жалобы Сарсеке и отговорки Турсына подавили ее. Абай в досаде отложил в сторону домбру.

Между тем истец и ответчик принялись спорить между собой, в своей перепалке забыв про судью. Абай послушал их обоих и выяснил для себя - и без допроса, - что у пострадавшего нет свидетеля, который подтвердил бы повторное воровство Турсы-на. Абай тяжко вздохнул и сказал:

- Апырмай, братья! Почему бы вам за разрешением вашего спора не обратиться к другому человеку? Я не могу здесь увидеть истину. Вы обратитесь лучше к Акылбаю!

Его предложение не приняли оба. Турсын заявил: «Мы готовы подчиниться любому вашему решению. Судите!»

После этих слов Абай более приветливо, чем раньше, посмотрел на отъявленного вора и конокрада.

- В таком случае поклянись, что скажешь мне правду! Если даже придется тебе умереть! Ты брал лошадей или нет?

Турсын не дрогнул, ответ дал без промедления. Заикаясь, молвил с самым истовым видом:

- Абай-а...а...ага! Клянусь... Чтоб мне по...подохнуть на месте... Вот Аллах, а вот Ко...ко...коран...

И с самым решительным видом, словно и на самом деле готовый умереть перед уважаемым Абаем-ага, неуловимо быстрым, истинно воровским залихватским движением схватил за околыш свой черный мерлушковый тымак и мигом задрал его со лба на макушку, предоставляя судье полюбоваться своим честным лицом. Абаю ничего не оставалось делать, как быстрее выносить свой судейский вердикт:

- Сарсеке, у него нет твоих коней. Ищи свой скот в другом месте.

Турсын с довольным видом, молча вернул тымак на свое место, то есть надвинул на глаза. Промолчал и толстенький Сарсеке, только низко опустил голову на грудь. Завершив суд, Абай бодрым голосом сказал:

- Ну все, мои братья! Спор окончен. Теперь идите в гостевую комнату, хорошенько там покушайте!

С душевным облегчением, отпустив посетителей, Абай снова взял домбру в руки и склонился над книгой, возвращаясь к письму Татьяны. Ему в одном месте хотелось проверить и улучшить по музыке.

Между тем Турсын, Сарсеке и его спутник, не промолвивший ни слова на суде,