Алина и Валькур, или Философский роман. Книга первая - Маркиз де Сад

Делькур. Причастие?

Изабо. Да, сударь.

Делькур. Вот как? А разве его еще не было?

Изабо. Нет, сударь, она пока недостаточно наставлена в католической вере. Господин кюре отложил ее причащение до следующего года.

Господин де Мирвиль. Тьфу, пропасть! Мы не в состоянии так долго ждать, ведь я дал обещание жене, что завтра девочка уже будет у нас… Да я и сам этого желаю… Но разве эта безделица так уж труднодоступна?

Делькур. Она доступна каждому, а у нас это сделать еще легче, чем здесь. Изабо, неужели вы думаете, будто в столице Франции испытывают недостаток в наставниках юных девиц, особенно если сравнивать Париж с деревушкой Берсёй?..

Делькур (поворачиваясь ко мне). Софи, разве ты воспротивишься собственному счастью? Когда речь идет о его достижении… малейшая задержка…

“Ах, сударь, — простодушно прервала я его, — едва лишь вы заговорили о счастье, как я сразу подумала, сделайте уж лучше счастливой Изабо, а я, если вы позволите, навсегда останусь здесь”.

И, захлебываясь слезами, я бросилась обнимать мою нежную матушку.

“Ну, будет, милое дитя, будет, — сказала Изабо, прижимая меня к груди. — Спасибо тебе за добрые слова, но ты не принадлежишь мне. Подчиняйся тому, в чьей власти ты находишься по закону, но храни в неприкосновенности свою невинность. Если же ты впадешь в немилость, то вспомни свою добрую матушку Изабо: у нее для тебя всегда приготовлен, по крайней мере, кусок хлеба. Тебе, правда, придется добывать его в поте лица, но зато он будет заработан честным трудом, и на него не упадут слезы сожаления и раскаяния…”

“Ты прекрасная женщина, Изабо, однако прекратим эти излияния, — сказал Делькур, вырывая меня из объятий кормилицы. — Потоки слез… какими бы патетическими они ни казались, лишь задерживают наши удовольствия. Поехали!..”

Меня уводят. Мы усаживаемся в берлину, несемся быстрее ветра и в тот же вечер прибываем в Париж.

Если бы я была чуть опытней, то все увиденное, услышанное и испытанное в дороге еще до приезда в Париж убедило бы меня в том, что в столице меня ждет судьба отнюдь не горничной госпожи де Мирвиль. Короче говоря, о моем берсёйском целомудрии, хранить которое с таким жаром призывала моя добрая кормилица, никто больше и не вспоминал. В карете я сидела возле господина де Мирвиля. Он вел себя так, что у меня не осталось ни малейших сомнений в гнусности его намерений. Полумрак потворствовал затеям соседа, моя невинность его только распаляла, господин Делькур откровенно развлекался, наблюдая за происходящим, так что действия Мирвиля дошли до крайней степени непристойности. Я заливалась слезами…

“Проклятая девчонка! — вскричал Мирвиль. — Ведь все шло превосходно… Я подумал, что еще до Парижа… Как противно мне это хныканье…”

“Хе-хе, вот оказия! — отвечал Делькур. — Разве храбрый воин отступит перед криками отчаяния, свидетельствующими о его победе?.. Когда мы недавно ездили за твоей дочерью, туда, к Шартру, испугался ли я подобно тебе? Между прочим, там, так же как и сегодня, не обошлось без слез. Но, несмотря ни на что, я имел честь стать твоим зятем до прибытия в Париж”.

“Но такие уж вы, судейские, — возразил господин де Мирвиль, — слезы всегда вас только возбуждают. Вы походите на гончих псов, которые не прекратят охоты, пока не загонят зверя до смерти. Только коллеги Бартоло могут похвалиться таким жестокосердием. Вот почему вас с полным на то основанием обвиняют, что вы проглатываете жертву живьем и затем наслаждаетесь, ощущая, как она трепещет под вашими зубами”.

“Действительно, — сказал Делькур, — у финансистов, как полагают, сердце гораздо чувствительней.

“Клянусь честью, что это так, — отвечал Мирвиль. — Мы ведь никого не лишаем жизни. Да, мы умеем ощипать курочку, но чтобы резать ей горло… Наша репутация, в сравнении с вашей, — это репутация агнцев: любой по справедливости назовет нас добрыми господами”.

Такие вот плоские шутки отпускались во время путешествия. Кроме того, делались некие предложения, смысл которых до меня не доходил совершенно, ведь мне никогда не приходилось слышать таких гнусностей. Дорога казалась сплошной пыткой: непристойности, мерзкие действия, то и дело предпринимаемые Мирвилем, продолжались до самого Парижа. Наконец, мы приехали.

Мы вышли из кареты перед каким-то домом, находившимся в пригороде, но тогда я, впрочем, не знала, где именно. Теперь, испытав там немало горестей, я могу вам сказать, что он стоял у заставы Гобеленов.

Итак, около десяти часов вечера мы вышли из кареты и очутились во дворе этого дома. Берлина отсылается прочь, а мы поднимаемся в комнату, где уже были сделаны все необходимые приготовления к ужину. В комнате нас встречали две особы: старуха и какая-то девушка моего возраста. Вместе с ними мы и сели за стол. За ужином выяснилось, что Роза (так звали девушку) — любовница господина Делькура и что мне уготована та же роль при господине де Мирвиле. Старуха исполняла обязанности ключницы, о чем мне не преминули рассказать за столом; кроме того, я узнала, что должна отныне жить вместе с упомянутой молодой особой, оказавшейся, как стало известно, дочерью господина де Мирвиля. Из его разговора с Делькуром я поняла, что это та самая привезенная из-под Шартра девушка, о которой шла речь по дороге. Сударыня, теперь вы видите, что эти два господина обменялись собственными дочерьми, используя их как любовниц, причем ни та, ни другая несчастная даже не знали имен тех, кто были супругами их отцов и кто дал им жизнь.

Позвольте мне умолчать о непристойных подробностях ужина, а также об ужасной ночи, что за ним последовала. Для постыдных действий предназначалась иная зала, гораздо меньшая, зато обставленная изящной мебелью. Роза и господин Делькур остались с нами. Роза, по сути дела, не оказывала ему ни малейшего сопротивления: ее пример старались использовать, чтобы сломить мою непокорность. Мне объяснили, что упрямиться бесполезно, иначе грубая сила быстро заставит одуматься непреклонную. Сударыня, как вам рассказать о происшедшем? Я трепетала от страха, плакала… Но ничто не остановило этих чудовищ, и моя невинность была осквернена.

Около трех часов утра друзья разошлись по комнатам, дабы провести там остаток ночи; нам пришлось сопровождать своих хозяев.

Господин де Мирвиль открыто сказал, какая судьба ожидает меня в этом доме.

“Не строй себе иллюзий относительно будущего, — решительно заявил он, — отныне ты моя содержанка. Ты должна смириться со своей участью и избавиться от каких бы то ни было радужных надежд. Тебе не следует рассчитывать на блестящую судьбу, а здешний образ жизни, не скрою, не отличается особенным весельем или разнообразием. Наше общественное положение накладывает на