Алина и Валькур, или Философский роман. Книга первая - Маркиз де Сад

“Тебе следует отвыкнуть от деревенских привычек, — сурово сказал мне господин де Мирвиль, — Изабо получила слишком много за оказанные тебе незначительные услуги, так что ты ничего ей не должна”.

“Но чувство благодарности, сударь, разве оно не согревает душу, разве не приятны для нас его проявления?”

“Прекрасно, прекрасно, но твоя благодарность на самом деле — пустая химера. Я никогда не видел, чтобы она приносила какую-либо пользу; мне же по душе лишь те чувства, от которых можно получить доход, так что не говори больше об этом. А коль скоро у тебя скопилось слишком много денег, я решил отныне приостановить свои выплаты”.

Получив, таким образом, решительный отказ у одного, я задумала прибегнуть к совету другого и сообщила о моем замысле господину Делькуру. Делькур встретил меня с наглой суровостью. Он сказал, что на месте господина де Мирвиля не заплатил бы мне ни единого су, ведь я только и помышляю о том, чтобы швырять деньги на ветер. Мне пришлось отказаться от этого доброго дела, так как у меня не было средств его осуществить.

Сударыня, прежде чем поведать вам о событиях, повлекших за собой ужасную катастрофу, я хочу вам рассказать о том, какое нам было уготовано отцовское воспитание. Наказывали нас очень часто, причем наши отцы уступали друг другу свои родительские права, прося друг друга не жалеть усилий, если их дочери в чем-либо провинятся. По всей видимости, нас стремились сделать покорными и боязливыми, с тем чтобы держать в беспрекословном повиновении. Вы, разумеется, прекрасно понимаете, что эти развратники частенько и с явной охотой злоупотребляли своими родительскими правами. Господин де Мирвиль отличался особой жестокостью: подчиняясь малейшему капризу своего прихотливого воображения, он наказывал меня с крайней свирепостью. И хотя все это происходило в присутствии господина Делькура, тот отнюдь не торопился меня защитить, ведь и он столь же часто расправлялся с дочерью де Мирвиля, не встречая со стороны ее отца никакого отпора. Сударыня, я должна поведать вам и о другом постигшем меня несчастье. Природа насмеялась над моими лучшими побуждениями, ведь я, грешная, согласилась участвовать в тех мерзостях, к которым склоняли нас преступные отцы, во многом движимая дочерними чувствами и обязанностями. Но беды мои не ограничились одной лишь поруганной невинностью: в чреве своем я зачала плод постыдной связи. И как раз тогда подруга по заточению, пресытившись затворнической жизнью, рассказала мне о том, что она замышляет побег.

“Я хочу бежать отсюда, — заявила она. — Мне удалось переманить на свою сторону сына садовника; он стал моим любовником и предложил мне свободу. Ты также можешь последовать этому примеру, решайся же… Хотя тебе все-таки следует дождаться родов. Но я неизменно буду думать о твоем освобождении, постараюсь подыскать тебе друга, и тот увезет тебя отсюда, так что потом, если пожелаешь, мы снова будем вместе”.

Совет взять себе нового любовника меня, разумеется, не вдохновил, но я страстно стремилась вырваться на свободу: тогда я могла бы жить честно, о чем подруга моя, по всей видимости, и не помышляла. Итак, я решила принять ее предложение.

Посовещавшись, мы договорились повременить с моим бегством и осуществить этот план после моих родов. Я умоляла подругу помнить о нашем уговоре, чтобы к назначенному времени все было готово. Но, несмотря на ее расторопность, подготовка побега потребовала времени, и только за два месяца до срока, когда я должна была разрешиться от бремени, нам удалось завершить все необходимые приготовления.

Наконец наступил благоприятный для нашего побега час. Незадолго до того дня, когда мне выпало счастье повстречаться с вами, Роза поднялась в свою комнату, с тем чтобы взять деньги, на которые сын садовника намеревался снять в городе комнату. Молодой человек явно торопился: ему хотелось поскорее бежать из нашего дома. Подруге же моей требовалось какое-то время на сборы, поэтому она попросила меня занять ее любовника хотя бы на несколько минут. О, роковой миг, принесший мне великое горе! Или, быть может, счастье? Ведь мне, в конце концов, удалось вырваться из этой пучины разврата. По воле судьбы со мной произошло то, чего Розе удавалось избегать в течение трех лет: господин де Мирвиль, войдя в дом, застал меня в обществе молодого человека, которого я не успела отослать прочь. Юноша, впрочем, проворно скрылся, но его исчезновение не прошло незамеченным. Приступ ярости господина де Мирвиля не поддается описанию. Сначала он безжалостно исполосовал меня своей тростью, и беременность, естественно, во внимание не принималась. Затем он, хотя виновность моя еще не была доказана, обрушил на меня поток грязных оскорблений. Схватив меня за волосы, Мирвиль грозил растоптать ногами нашего будущего ребенка, который, как утверждал этот негодяй, свидетельствует лишь о его позоре. Если бы в комнату не вбежала Дюбуа, то я, верно, была бы забита до смерти. Она спасла мне жизнь. Ярость Мирвиля, между тем, несколько утихла.

“Ей еще предстоит жестокое наказание, — заявил он. — Затворите все двери! Сюда никто не должен проникнуть, а эта шлюха пускай побыстрее подымается к себе в комнату!”

Роза, слышавшая наш разговор, поостереглась вмешиваться в беседу. Довольная тем, что благодаря случившемуся недоразумению ей посчастливилось избежать заслуженной кары, она молча наблюдала за тем, как вся ярость Мирвиля обрушилась на мою невинную голову. Тиран без промедления последовал наверх за мной. По нездоровому блеску глаз Мирвиля я догадывалась о чудовищных замыслах, волновавших тогда его душу. Предчувствуя худшее, я вся тряслась от страха. Лицо его, возбужденного до последней степени, нервически подергивалось, так что его физиономия приобрела еще более мерзкий вид, чем всегда. Сударыня, какими словами описать те новые гнусности, что вытворял Мирвиль над своей несчастной жертвой? Нет, я не буду о них рассказывать все, дабы не оскорблять вашу природную стыдливость… Он приказал мне полностью раздеться… Упав перед ним на колени, я стократно клялась в моей невиновности, пыталась смягчить его сердце, говорила о несчастном плоде нашей позорной любовной связи. Бедное дитя шевелилось во чреве: казалось, ребенок также хотел пасть ниц перед своим отцом, по-видимому, и он молил Мирвиля о пощаде… Но ничто не могло поколебать жестокосердного Мирвиля, по его словам все более и более убеждавшегося в моей неверности. Любое возражение принималось им за обман. Он якобы видел любовника, так что в измене сомневаться уже не приходится и никакие оправдания мне теперь не помогут. Наконец он принялся за осуществление задуманного: варварские путы на мне лишили меня последней возможности сопротивляться.

Мирвиль поступил со мной постыдно и бесчестно, подобно тому как школьные учителя-педанты