Алина и Валькур, или Философский роман. Книга первая - Маркиз де Сад

обращаются со своими учениками. Но с какой жестокостью! С какой безмерной суровостью! Сердце мое замерло. Связанная веревками, я потеряла равновесие. Глаза мои закрылись, и я не знаю, чем завершился приступ его ярости… Когда ко мне вернулось сознание, я увидела себя в руках Дюбуа. Меряя комнату огромными шагами, палач мой торопил старуху скорее покончить с лечением.

К тому его побуждало отнюдь не сострадание: просто он хотел побыстрее от меня отделаться…

“Ну что, — вскричал он, — все в порядке?”

Я между тем почувствовала, что лежу на полу раздетая.

“Оденьте же, оденьте ее, сударыня, и пусть она отсюда исчезнет…

Отобрав у меня ключи от комнаты и все свои подарки, Мирвиль вручил мне два экю.

“Держи, — сказал он мне, — этого более чем достаточно для того, чтобы подыскать себе место у какой-нибудь сводницы, которых так много в нашем городе. После того что ты позволила себе проделать со мной, тебя с радостью примут в любом публичном доме”.

“О сударь, — отвечала ему я тогда (не стерпев последнего унижения, я разрыдалась), — в жизни мне довелось совершить лишь одну ошибку, и то по вашей вине. Судите о моем раскаянии по бедам, которые я перенесла, и не оскорбляйте меня в моем несчастье”.

Сердце тирана не знает сострадания, развратный злодей всегда останется глух к стенаниям оскорбленной невинности. Не успела я закончить свою речь, — как Мирвиль, схватив меня за руку, быстро двинулся к черному ходу. И вот я оказалась за какой-то оградой, неподалеку от захлопнувшихся за мной ворот нашего сада. Сударыня, вы, с вашим чувствительным сердцем, прекрасно понимаете, что пришлось мне тогда испытать: поздним вечером я бродила по городу, мне совершенно неизвестному. Беременная, безжалостно избитая, вся израненная, я с трудом передвигала ноги, у меня даже не хватало слез, чтобы оплакивать свою несчастную судьбу!

Не зная, куда деваться, я вернулась к порогу единственного известного мне дома… Добравшись до него по своим кровавым следам, я решилась провести остаток ночи под его окнами.

“Жестокий дикарь, он, по крайней мере, не польстится на воздух, которым я имею несчастье еще дышать… Он не лишит меня убежища, в котором трудно отказать даже скотине… Небо, надеюсь, сжалится надо мной, и я смогу спокойно испустить здесь свой дух”, — думала я. Заслышав неподалеку чьи-то шаги, я посчитала было себя погибшей… А вдруг отец решил меня отыскать, чтобы довести преступление до конца, и лишить свою дочь жизни, которую она проклинает? Или его грязная душа, охваченная раскаянием в конце концов открылась чувству сострадания?

Но как бы там ни обстояло дело в действительности, я все-таки осталась незамеченной. На рассвете, очнувшись от тяжкого забытья, я без промедления двинулась в путь, с тем чтобы поскорей добраться до дома моей дорогой Изабо. Там я надеялась найти себе убежище, ведь кормилица обещала всегда оказывать мне гостеприимство.

Итак, я шла… На четвертый день пути силы меня оставили: тело ломило от перенесенных побоев, страх сковывал душу, и, кроме того, ребенок, шевелящийся в моем чреве, причинял немалое беспокойство. Опасаясь того, что скромных двух экю не достанет на дорогу до Берсёя, я почти ничего не ела. И вот, когда цель была уже близка, я заблудилась и телесные страдания вынудили меня остановиться. Казалось, наступил мой последний час. Вот тогда-то, к счастью, мне довелось встретиться с этим господином, — сказала Софи, повернувшись лицом ко мне. — И каким бы ужасным ни представлялось вам мое положение, я считаю, что Господь наконец смилостивился надо мной, ведь благодаря Провидению, — продолжала она, устремив взгляд на госпожу де Бламон, — эта сострадательная дама пришла мне на помощь, и я надеюсь, что благодаря ее доброте мне вскоре удастся увидеть женщину, которую я называю своей матерью.

Я молодая и, смею думать, неглупая. Если мне и пришлось грешить, Господь тому свидетель, что все произошло против моей воли. Я сумею загладить свою вину перед Господом: остаток дней я проведу в слезах, оплакивая прежние прегрешения и стану помогать моей дорогой Изабо вести хозяйство, правда, у меня уже не будет того достатка, какой я имела, живя в разврате, зато жизнь в деревне потечет спокойно, и я не буду мучиться угрызениями совести».

Присутствующие, слушая рассказ Софи, не могли удержаться от слез. Девушка также потеряла самообладание и потому попросила нас на какое-то время оставить ее одну. Покинув ее, мы снова начали строить различные предположения. Однако посыльный отправляется в путь, так что я вынужден расстаться с тобой, мой дорогой Валькур. Впрочем, уверяю тебя в том, что я считаю своей первейшей заботой сообщить тебе о всех последствиях этой удивительной встречи.

Письмо семнадцатое

ДЕТЕРВИЛЬ — ВАЛЬКУРУ

Вертфёй, 30 августа, вечер

Софи так и не осмелилась показать сиделке следы кровавых ран на ее теле. 28-го числа, ночью, самочувствие больной резко ухудшилось, и мы потребовали осмотреть ее. Сиделка по просьбе девушки приступила к делу и постаралась облегчить страдания несчастной.

Однако положение ее оказалось настолько опасным, а побои — такими тяжелыми, что сиделка помочь ничем уже не могла. Едва лишь госпожа де Бламон узнала о результатах осмотра, тотчас же послали за Домиником, хирургом из Орлеана. С Доминика взяли обещание хранить тайну и лишь затем ввели в комнату больной. После тщательного обследования врач сообщил нам следующее: ребенок появился на свет семимесячным и, хотя пока еще жив, надежд выходить его мало. Преждевременные роды, вне всякого сомнения, объясняются злоключениями, выпавшими на долю Софи. В области крестца хирург обнаружил следы сильнейшего удара; кроме того, он насчитал на теле бедной девушки двадцать одну рану — тоже от ударов — на руках, плечах и в других местах. Каждую из них необходимо немедленно перевязать. Следы второго приступа ярости жестокосердного господина де Мирвиля также производят ужасное впечатление. Однако варварское орудие, к которому Мирвиль прибег в этом случае, было несравненно более гибким, так что нанесенные им раны относительно неопасны. От второй экзекуции пострадала лишь кожа больной: впрочем, ярость Мирвиля и здесь не знала пределов. В настоящее время главное — излечить последствия первого избиения.

Изложив суть болезни, Доминик прописал кровопускание из вены голени, полнейшее спокойствие и кое-какие отвары. В течение суток хирург наблюдал за состоянием Софи: он покинул Вертфёй только после того, как наступили первые признаки улучшения. Отдав указания сиделке, Доминик пообещал вернуться в начале будущей недели. По словам хирурга, возраст и натура пациентки обещают благополучный исход. Вместе с тем он велел нам забрать ребенка у матери, что мы