Алина и Валькур, или Философский роман. Книга первая - Маркиз де Сад

к концу вечера нам стало понятно, в чем причина происходящего. Я уже собирался заговорить с Алиной о тебе, но, взглянув в ее светящиеся любовью и добродетелью лазурные глаза, понял, что спрашивать напрямик неуместно… Я промолчал, но не отказался от попыток разузнать о причинах такой таинственности. Некоторое время спустя, заметив, что Алина осталась одна, я подошел к ней поближе. Тихо вздохнув, девушка лишь слегка мне кивнула. Попытки Эжени поговорить с нею также не увенчались успехом, и мы больше не настаивали на своем. Но вот до меня донесся похожий на стон горький вздох госпожи де Бламон. Я очень дружен с этой прелестной дамой. Какая из женщин может сравниться с ней в живости ума и нежности сердца, в изысканности манер и любезности? Редко, очень редко встретишь столь проницательную и в то же время такую милую особу. В большинстве случаев, как я успел заметить, образованные светские дамы отличаются суровостью, вернее сказать, какой-то изысканной холодностью, которая делает невозможной непринужденную беседу с ними. Создается впечатление, что свои дарования они выказывают лишь в семье, а в свете не находится достойных собеседников, до которых эти дамы могли бы снизойти и перед которыми не поленились бы блеснуть сокровищами своего ума.

Как же отличается от подобных дам очаровательная мать твоей Алины! По правде говоря, я не удивлюсь, если эта женщина, несмотря на свои тридцать шесть лет, окажется еще способной на сильные чувства.

Что касается господина де Бламона, недостойного супруга сей достойнейшей женщины, то это человек резкий, упрямый, угрюмый и грубый. Он держался столь напыщенно, что можно было подумать, будто сидишь рядом с коронованной особой. Обрушившись на терпимость, глава семьи какое-то время расписывал перед нами прелести пыток и как бы между прочим с явным удовольствием начал рассказывать нам об одном несчастном: по милости де Бламона и его собратьев по ремеслу завтра утром он будет колесован. Де Бламон утверждал, что человек по природе зол и, следовательно, его любыми средствами следует удерживать в цепях закона. Страх должен быть главной опорой монархии, тогда суд, куда будут стекаться доносы со всех мест, предстанет образцом политической мудрости. Затем хозяин дома стал занимать нас беседой о своем недавно приобретенном поместье, о неоспоримости своих прав; особенно много он говорил о намерении завести там зверинец, в котором он сам, ручаюсь тебе, окажется самой зловредной бестией.

Незадолго до начала ужина к нашему обществу присоединился некий низкорослый, но широкий в плечах господин. Туловище его было облачено в суконный камзол оливкового цвета, отделанный сверху донизу роскошным золотым позументом, ширина которого достигала восьми дюймов. Судя по рисунку, шитье это вполне могло бы украсить мантию короля Хлодвига. Огромные ноги коротышки с уродливой формы ступнями были к тому же обуты в туфли с невероятно высокими каблуками. Не отличалась изяществом и его талия: сколько я ни старался ее разглядеть, у меня ничего не вышло — взгляд мой неизменно упирался в огромный живот. Как вам описать его голову? Я видел лишь парик и галстук. Время от времени откуда-то из пространства, ограниченного названными предметами, исходил противный высокий звук, позволявший подозревать, что он рождается скорее в глотке старого попугая, нежели в горле человека. Так вот, это забавное создание, которое я описал с величайшей точностью, приказало доложить о себе как о господине Дольбуре.

И тут, к несчастью для вошедшего, Алина бросила в сторону Эжени бутон алой розы. Этому цветку суждено было полностью нарушить те сложные законы равновесия, к которым пришлось прибегнуть низкорослому господину для того, чтобы осчастливить нас своим приветственным поклоном. Перепуганный попавшим в него цветком, Дольбур кубарем покатился нам под ноги. Столь неожиданное происшествие, приведшее в движение огромную массу жира, вызвало еще и определенный беспорядок в изысканных деталях наряда этого господина: галстук полетел в одну сторону, парик — в другую. Моя игривая Эжени при виде этого несчастного субъекта, растянувшегося на полу и лишенного главных своих украшений, не смогла сдержать приступа смеха, так что ее пришлось увести в соседнюю комнату, где она едва не лишилась чувств… Алина молчала; президент заметно гневался; госпожа де Бламон, прикусив себе губы чуть не до крови, чтобы удержаться от смеха, рассыпалась перед Дольбуром в любезностях… Наконец двое слуг подняли на ноги коротышку, походившего на перевернутую черепаху и неспособного продолжать свой путь без посторонней помощи. Но вот на голову гостя водружается парик, мастерски завязывается галстук, моя Эжени возвращается из соседней комнаты, а подоспевшее как нельзя кстати приглашение к обеденному столу ставит все на свои места: досадное происшествие забыто и присутствующие заняты только едой.

Подчеркнутая любезность президента по отношению к незадачливому коротышке; торжественное объявление о том, что Дольбур владеет годовой рентой в сто тысяч экю (о чем, кстати говоря, я мог смело держать пари по одному его внешнему виду); крайняя подавленность Алины; нервозность госпожи де Бламон, прилагавшей немалые усилия, чтобы хоть как-то вовлечь свою дочь в беседу и соблюсти видимость приличий, иначе ее уныние просто бросалось бы в глаза гостям, — все это убеждало меня в том, что в лице презренного откупщика налогов мне встретился твой соперник, и соперник, между прочим, опаснейший, ведь президент им прямо-таки очарован.

Мой друг, какая неподходящая пара! Разве можно соединить это смехотворное существо с девятнадцатилетней девушкой, с этой красавицей, не уступающей грациям, цветущей, словно Геба, и еще более прекрасной, чем Флора? Неужели кто-то осмелится принести нежнейшую, деликатнейшую душу и искрометную живость ума в жертву олицетворению скудомыслия? Как же удастся соединить несоединимое: трепетное и в высшей степени чувствительное сердце со столь грубой материей, с этой заплывшей жиром плотью? Какое ужасное преступление, Валькур! Девушка, преисполненная талантами, вынуждена сочетаться с тварью, поражающей безмерною тупостью… Нет, нет, не может быть… Промысл Божий — если только Господь внемлет страданиям смертных — этого никогда не допустит… Стоило мне поделиться с Эжени своими подозрениями о готовящемся преступлении, как она сразу же вспыхнула от негодования и ее прежняя беззаботная веселость сменилась глубочайшим возмущением. Игривая, кокетливая, подчас даже ветреная, моя подруга, тем не менее, ради дружбы готова пожертвовать самой своею жизнью. Розовые щечки ее побледнели, в еще недавно светившихся радостью глазах теперь, когда открылось несчастье ее подруги, заблестели слезы. Не в силах оставаться далее в этом доме, она уговорила матушку побыстрее откланяться. Топнув ножкой, Эжени на прощание сказала, что, если это злодеяние попытаются совершить, она сделает все, чтобы помешать неравному браку. Все мои попытки добиться подтверждения нашим общим догадкам пропали напрасно. Алина