Отчий сад - Мария Бушуева

Дачу ему — подавится!

Себя Томка считает несчастливой, и это как бы даёт ей право требовать у судьбы компенсации — ну хотя бы качестве места для отдыха себе и сыну. А что, такой муж, как Сергей — счастье? Все знают — он запивается. Знают,

но молчат. А её мать?! Ох, уж не повезло тебе, Тамарочка, такая ты невзрачненькая, одно тебе остаётся — учиться, учиться и учиться. Отец был, конечно, хороший мужик. Подполковник. Инженер военный. Мебель и ту — своими руками. Крестьянский сын. Но тоже стал попивать к пенсии. Тихо, сам с собою. А что: от супруги такой — запьёшь. Клюнул в молодости на смазливость. Губы, правда, у Томки яркие, пухлые, Сергей в первые ночи всё целовал, целовал

— рот на поллица расползался. Нет. Враньё. Нежный, ласковый он. Это другой — садист. Женись, говорит, граф, на Томке, отличная она девка, не ошибёшься. В тот раз она от Сергея и забеременела.

А эта красит — точно красит.

Томка стала инженером. Денег мало. А теперь у честных людей денег и не может быть. На юга не наездишься. Водку Сергей жрёт — только десятки летят.

— Чутьё, у него чутьё было! А твою вторую жену, ты же помнишь, наш дед не любил…

Отец морщится слегка: об умерших дурно не говорят.

— …Хоть и красивая была, полногрудая. Слышу — плачет Митька, я в его комнату — он один, описался весь, а мне-то — одиннадцать, я к вам в спальню, она поднялась

— грудь огромная, голая, рукой машет — не мешай.

Отец непроницаем. А может, всё забыл. Налей, налей бокалы полней. Слышишь, отец, — Митька не в нашу породу пошёл…

Дмитрий, Митя, сколько ему сейчас? Антон Андреевич мысленно подсчитывает. Скоро двадцать два. Много

— а ничем ничего.

— …И дети твои, отец, все — неудачники, — говорит Сергей неожиданно. — Наталья одна, ни одного парня у нее никогда не было и сейчас нет. Я… ты знаешь сам… сам ты всё обо мне знаешь… Однако не побледнел ли ты, Антон Андреевич?

— …И этот твой, младший, бездельник!

— Он — не бездельник.

— Неудавшийся художник!

— Всё у него хорошо, хорошо у него всё будет.

— Чушь! — Сергей злится. — Ты помнишь его Лильку? Сколько они прожили? Год? Полтора? Дурацкий брак. Зачем, скажи, нужно было ему в девятнадцать на ней жениться

— ведь такая ду-у-ура несусветная! Красавица, видите ли, твою мать… Смотрит в сторону. Не любит бесед, бередящих душу. У всех всё хорошо, у всех всё хорошо. Выпил рюмку, выпил две. И что он цепляет?..

— …Болтается, как цветок в проруби, зачем ему дача? А Наталье можно отдать сад, пусть клубничку выращивает, но Митьке… …Летний вечер на даче. Темнеет. Доносятся с веранд соседних домов спокойные голоса. Сергей задумался над листом тетради. Когда-то он мечтал стать журналистом, потом писателем, и сейчас — в этот летний вечер на даче — ему верится, что он в будущем сможет написать роман. Так, что ещё? Он прислушался и записал: кто-то поёт, ктото смеётся. Потянул воздух ноздрями. Так. Пахнет дымком: на той стороне улицы сосед, кандидат геологических наук… три последние слова вычеркнул… топит баню. Ещё тепло. Чай со смородиновым листом так душист. Скоро совсем стемнеет, о стекло веранды забьются ночные мотыльки, на лесной поляне наподалёку разведут костёр. Ночь, тепло, купание, светится женское тело во мгле. Как бы описал Бунин? Тело её казалось… тело её… поцелуй… поцелуй… А сейчас, кстати, Татка и Митя ушли купаться. Прочитал, всё перечеркнул, лист смял, поднёс спичку — сжёг. В пепельнице пожар. Гоголь Н.В. Второй том.

«Мёртвые души».

Они идут по еле-еле видной во тьме лесной тропинке. Словно морды вокруг из кустов, словно вздохи и стоны — ночь. Митя видит, слышит, ощущает — точно прибор. Нажми кнопку и получишь нужный ответ, всегда интересный. Умный парень мой братишка Митька, думает о нём Наталья. Этакая — так характеризует сестру Сергей. Он рядом с ней чувствует себя стариком, она же — совсем как

девчонка. Медичка. Тру-ля-ля. Он медичек всегда любил. Школа, технический вуз, хоккейная сборная, хорошие характеристики — и вот позвали служить. Томка надавила

— надо, хоть будем жить, как люди. Теперь — капитан. Не его это совсем, говорит о брате Наташа. И чувствует: недоволен Сергей всем. Кроме, пожалуй, одного: здесь, на даче, ему хорошо. Он каждый вечер поддаёт — портвешонок какой-нибудь — и ловит кайф.

— Ой! — пугается Наташа. — Белеет что-то!

— Столб.

— Как темно кругом!

— Ты купаться будешь?

— Конечно!

— Я тоже! Они сбегают по крутому склону к воде. Шелестит, шепчет — слышишь? — шелестит море, шепчет. Наталья тоже шепчет, ей не хочется сейчас говорить громко; она сбрасывает лёгкую юбку, тапочки, белую мужскую рубашку. И Митя раздевается.

— Худой ты, ужас! — говорит она ласково, со смешком, и дотрагивается до его тёплой загорелой кожи. — Весь в мурашках! — И в воду бежит. То плечо её просияет серебристо, то сверкнёт белой скорлупой круглая пяточка; она плещется и смеётся…

— Ну, иди же, трусишка!.. Всегда Митя сначала немного медлит перед тем как нырнуть, идёт тихо, ему холодно, хотя вода тёплая, — наверное, мама в детстве мало обнимала его, и он замерзал в своей детской кроватке — но вот он, наконец, разрезает руками воду и плывёт, забыв обо всём сразу — и о том, и о том, кто он есть — имя свое он вряд ли помнит сейчас, качаемый материнской волной, закрывший зелёные свои глаза, на спину лёгший, доверившийся летней ночи…

«На даче спят, — бормочет Наталья стихи, когда возвращаются они в посёлок, — как флот в трёхъярусном полёте… как флот в трёхъярусном полёте… как флот…» Ей, наверное, нравится в жизни то, что и всем похожим на неё

её ровесницам: джинсы, стихи и Гребенщиков. Правда, она сама путается: то ли действительно всё это ей нравится, то ли ей только кажется, что всё это действительно ей нравится…

— Ты словно во сне, — говорит она вдруг Мите, — будто всегда не с нами. Так вот, бывает, скажешь — удивишься. Особенно странно — такое — и о Мите. А может, не о нём? О себе? Сомнамбулизм, хоть имя дико, но мне ласкает слух оно, — смеётся он.

— Пора спать.

— Пора, — соглашается он.

— Жалко…

— У пчёлки…

— Пчёлка на ёлке!

— Кто-то курит? «Кто?» — Наталья смотрит пристально, прищурившись: курит на веранде Сергей.

— Явились — не запылились, полуночники! — в его голосе досада. Они всё-таки обидели его вчера. Играли с Митькой в оперу — не говорили, а пели: Иди-и-и-и ко мне-е-е! или — Нале-е-ей мне ча-а-аю! — вдруг он из комнаты подпел сверлящим тенорком: — И мне-е-е-е! Они переглянулись, фыркнули — и игра закончилась. Митя бесшумно пролетает мимо Сергея. Разные миры. Разные планеты, вращающиеся вокруг одной, отцовской.

— Постой, не ложись, — внезапно просит Сергей Наталью,