Варварские свадьбы - Ян Кеффелек

— Ему нельзя так много есть. От этого бывают глисты.

— От этого не будет… А что этот доктор подразумевает, когда говорит, что у него с головой не в порядке?

— Он только дал адрес специалиста. Тот уж и скажет, что делать.

— Да, дорогое удовольствие — быть с приветом! И что это даст, когда мы узнаем?

— Ничего. Впрочем, мы ведь уже знаем. Как хочется пить после мороженого! Я бы выпила стаканчик сотерна или мартини.

Николь и Мишо взяли аперитив. Людо. впервые попавший в город, разглядывал прохожих: сотни лиц, сотни глаз, сотни ног: люди входили в кафе, выходили, официанты что–то выкрикивали, звенела мелочь, дамы набрасывали манто, раздавались взрывы смеха, сквозившие потоки воздуха смешивали тысячи запахов. Вошли две пожилые дамы, в руках одной из них была перевязанная картонка с пирожными. Они удобно устроились на диванчике, раздвинув полы меховых манто, и стали лихо расправляться с огромными пирожными с кремом. Они жевали, двигая челюстями как–то вбок, подобно жвачным животным, сопровождая эти движения прищелкиванием языка, едва уловимым дрожанием подбородка, подергиванием бровей, сгибанием шеи, вызывавшим подрагивание перьев на их шляпах.

— Ну разве не несчастье — иметь такого ребенка? — ныла Николь.

— Тебе еще грех жаловаться. Он добрый. А бывают злые.

Уходя, Людо прилепил жвачку на прежнее место и, надавив на нее большим пальцем, как печатью, оставил на ней его след.

* * *

Зимний туман размыл все краски пейзажа и внес смятение в души. После полудня тьма быстро опускалась на порт, где заранее зажженные огни уже засветло оповещали о близящемся конце дня.

Снова наступило Рождество. Бланшары не прочь были отпраздновать его вместе, но при условии, что Людо не будет. Однако Мишо не уступил.

— Ну уж нет, малыш останется. Ведь он ничего дурного не сделал. Чего не о всяком скажешь.

Николь залепила пощечину мужу, отменила визит родителей, а в сочельник заперлась у себя и даже не пошла на рождественскую мессу. Мишо, Татав и Людо ужинали в мрачном молчании у наряженной елки, потерявшей всякий смысл. Ночь Мишо провел внизу, на диване.

Николь появилась лишь через два дня, бледная как покойник, и пожелала всем счастливого Рождества, высыпав из ночного горшка посреди кухни добрую сотню окурков.

Госпожа Бланшар приезжала в Бюиссоне несколько раз в неделю.

— Ну, как поживаешь, дочка? Знаешь, отцу все хуже и хуже. Как схватит спину до поясницы — хоть криком кричи. Все сырость проклятая, доктор говорит. Ну а сырость у нас. сама знаешь, как тот сорняк — повсюду. А ты–то как? Аппетит–то хоть есть? Не очень–то ты пухленькая. Если хочешь родить ребеночка своему благоверному, надо бы поправиться. Слышь, в прошлый раз я видела твоего… ну. сама знаешь… в общем, чокнутого. Как он похож на… понимаешь кого… Его не должно здесь быть, когда ты забеременеешь.

— Это не я хочу ребенка, — занервничала Николь. — а Мишо.

— Да я не про то. Я только говорю, что нельзя смотреть на чокнутого, когда беременная. Послушай, есть же дома для психов. Ему там будет хорошо. А ты сможешь снова видеться с отцом.

— Доктор говорит, у него ничего нет.

— Ну да, что же он еще скажет, твой доктор, если с больным ухом идешь к зубному! Да, скажу я тебе, плохо все это кончится.

Однажды в четверг, подавая Николь поднос, Людо споткнулся и пролил горячий кофе прямо на нее.

— Ты не только придурок, но еще и опасен…

В следующий раз он встал спозаранку, надел воскресный костюм и спустился на кухню готовить завтрак. Все было сделано идеально: безупречное расположение прибора на подносе, ровный слой масла на тартинках, правильная пирамида из кусочков сахара на блюдце говорили о неимоверном старании.

Людо осторожно поднялся по лестнице. Прежде чем постучать в дверь, он бережно поставил поднос на пол. Затем достал из кармана английскую булавку, уколол себе большой палец, держа его над чашкой, и стал наблюдать, как алая кровь смешивается с дымящимся кофе. Потом спрятал булавку и постучал.

Николь была расположена поговорить.

— Не забудь натереть полы внизу. А после обеда приедет моя мать, так что погуляй на улице. Если будешь слушаться, то сможешь вечером посмотреть телевизор. Что ты сейчас собираешься делать?

— Татав разрешил мне поиграть с его железной дорогой.

— А уроки?

— Я все сделал.

— Тогда ладно… Послушай, это ты мылся вчера в моей ванной?

— Нет, не я.

— Но запах был твой, мне пришлось проветрить.

Людо развернул кресло–качалку и пристально посмотрел ей в глаза.

— Это мой отец там мылся.

Николь стушевалась.

— Ты хочешь сказать: Мишо, да?

— Кто мой отец? — шепотом спросил Людо и отвернулся.

Николь побледнела.

— Что ты болтаешь, кретин?

— Ничего не болтаю, — ответил он обычным голосом.

Все чаще и чаще Людо обиняками упоминал в разговорах своего отца, пользуясь тем, что другим при этом казалось, что он имеет в виду Мишо. Однажды он хладнокровно заявил, что отец приходил забрать его после урока катехизиса. В другой раз отец прокатил его на машине. От этих провокационных заявлений Николь просто цепенела.

— Не разыгрывай хитреца, Людо, — ворчала она, впрочем, довольно вяло.

Сейчас она снова откинулась на подушки.

— Ты становишься скрытным, это нехорошо. Чему тебя учат на законе Божьем?

— Там про римлян и евреев. Как Понтий Пилат умывал руки. Иисуса распяли на кресте, она говорит. На Голгофе. Фарисеи. Все из зависти.

— Смотри–ка, да ты кое–что знаешь… Надеюсь, тебя учат также послушанию и уважению к старшим?

— Не знаю.

— А молитвы ты знаешь?

— Есть одна, только никак не могу запомнить. Скукота.

— Какая?

— «Отче наш».

— Ну, ты даешь! Все зависит от старания. А ты, скорее всего, бездельник. И прекрати раскачиваться, у меня голова кружится.

Людо остановил качалку и принялся с загадочной улыбкой разглядывать свою руку со следами крови. А затем погрузился в созерцание оконного стекла, в котором отражение Николь сливалось с однообразными далекими соснами.

— Если я выучу «Отче наш», мне можно будет играть на фисгармонии?

— И если ты выучишь также и все остальное: научишься читать, писать без ошибок, а главное, считать. Что это за ремесло — фисгармония?

Мишо вызвался учить пасынка музыке — кто знает, может, тот сможет когда–нибудь помогать ему в церкви. Первый урок состоялся в одно из воскресений, ближе к вечеру. По прошествии получаса появилась Николь со стаканом сотерна в руке и заявила, что она не служанка кюре, а если Мишо и заделался кюре, то это не повод для того, чтобы делать поганого святошу и из ее бедного мальчика. Продолжая заплетающимся языком выкрикивать угрозы, она захлопнула крышку инструмента, которая упала прямо на пальцы Людо.