Путь Абая. Книга вторая - Мухтар Омарханович Ауэзов

- На улице слишком много людей собралось вокруг мырзы, и все льют слезы, провожая его в далекий путь. К чему это? Лучше отпустили бы человека, да зашел бы он в дом, отдохнул немного и поел перед дорогой.

Абай приподнялся, чтобы выйти из дома и привести отца, но тут мать остановила его и обратилась к своим детям с такими словами:

- Пусть отец не заметит ваших тревог. Да не подумает он, что у него слабые и малодушные дети.

Абай еще стоял перед матерью, думая о сказанном ею, как в дверях появились Такежан и мулла Габитхан. Они возвестили, что за ними следует в дом сам Кунанбай.

Макиш, Абай и остальные забегали по комнате, расстилая одеяла по полу и разбрасывая подушки. На месте оставалась сидеть одна Улжан. В комнату первыми вошли Кунанбай и его названый брат Изгутты. За ними проследовало значительное число народу. Но это были не все провожающие, большая их часть осталась в соседней просторной гостиной, где также было приготовлено угощение. С Кунанбаем вместе вошел и хозяин дома, сват Тыныбек. Городской богатей, желая соответствовать случаю, одет был подчеркнуто скромно, однако изысканно и опрятно. Не проходя на почетное место, сел рядом, пониже. Не стал разваливаться на подушках, важничать, показывая, кто здесь хозяин, а присел, опустившись на колени, словно школяр медресе перед хазретом, и принялся собственноручно наливать Кунанбаю чай. Таков был обычай при оказании почестей имамам и хазретам. Хозяин очага и самые знатные гости сегодня должны были вести себя как простые мюриды при священной особе.

Кунанбай грузно опустился рядом с Улжан и поднял взгляд единственного своего глаза на Абая, потом перевел его на Макиш. Так он делал всегда, словно выясняя для себя, что скрыто в душах и в умах его близких и домочадцев. Но на этот раз внимательная приглядка родителя не была испытующей. Взгляд его был необычно мягким.

Весь вид Кунанбая являл собой неминуемое печальное следствие надвинувшейся и одолевшей его старости. Поздно начавшие седеть борода и усы, волосы на голове к семидесяти годам словно выцвели, из черных стали бурыми. Но и седина стала намного заметнее. Борозды морщин на лбу и по всему лицу стали еще глубже. И все же Кунанбай оставался все таким же осанистым, с мощным, как глыба, телом и с прямой спиною. Движения его были уверенны, молоды и сильны.

Нет, не было и следов смятения или сомнений во всем его облике. Это не был человек, изнуренный какими-то скрытыми тревожными мыслями. Он не знал неуверенности в себе. Взглянув на бледное лицо и покрасневшие от слез глаза Макиш, отец сразу понял ее состояние. Догадался, что до их прихода сюда у самых его близких по очагу был какой-то тревожный разговор о нем. В особенности сравнение бледного, смятенного лица

Макиш с лицами находившихся в комнате Такежана, Оспана, Жакипа, Майбасара и Габитхана показало Кунанбаю, в чем причина душевной тревоги дочери. Но, разгадав ее сердце, он не стал сердиться на нее.

Уже неделю в городе, откуда решил направиться в путь Кунанбай, он каждый день был в окружении множества людей, прибывших проводить его в хадж. Это всё были и старые друзья, сверстники, и люди одного с ним уровня по знатности, по богатству, и уважаемые аксакалы из всех племен рода Тобыкты.

Совершить хадж в Мекку Кунанбай решил еще год назад. И в продолжение всего года он распродавал скот, собирая деньги в дорогу. Он хорошо представлял себе, сколько понадобится денег на эту поездку. Но по своему обыкновению быть уверенным во всем, он набрал денег в пять раз больше, чем предполагалось вначале. Он хотел, чтобы долгое путешествие его было совершено при самых благоприятных обстоятельствах, без всяких стеснений. Распорядился продать огромное количество скота, особенно породистых лошадей из косяков, унаследованных от Оскенбая. Для продажи Кунанбай выделил самые лучшие табуны своих знаменитых светло-рыжих и саврасых, кровей чистейших, как родниковая вода. За этот год огромные косяки Кунанбая намного уменьшились.

Кунанбай всегда был широк, никогда не был скрягой. Жадности к деньгам не знал. Но и не разбрасывался зря добром и умел его добывать. На такое благое дело, как постройку в Каркаралинске первой у казахов мечети, Кунанбай выделил денег не считая. И в этот раз - на хадж в Мекку первого кочевника из Арки, себя самого, он решил потратиться не меньше. Почему он пошел на этот шаг в своей жизни, Кунанбай не стал объяснять никому из домашних, ни женам, ни детям. Он полагал, что если вернется благополучно с хаджа, исполнив свой долг перед Всевышним, то этим и будет дано самое верное и безупречное объяснение всему.

Сват Тыныбек, купец, лично несколько раз пересчитал все деньги, затем, увязав их в пачки и завернув в бумагу, уложил на дно железного сундучка.

- Мырза, зачем вы берете столько лишних денег? - задал он мучивший его вопрос. На что получил краткий, уклончивый ответ:

- Пусть будут при мне, Тыныбек. Тебе-то зачем об этом знать? - Помолчав, добавил: - Мы родились для своего блага, а не только ради того, чтобы иметь скот.

Деньги никогда его не волновали, и теперь забота была не о том, что их может не стать у него. Предстоит неимоверно трудная, запредельно далекая поездка, а его одолевают всякие безрадостные думы, порожденные надвинувшейся старостью, а вместе с ней - потерей прежних сил. Обдумав все это, он, предварительно поговорив с названым братом Изгутты, решил взять его с собою в дорогу.

С давних пор Изгутты был неизменным и самым надежным спутником во всех важных поездках Кунанбая. Поэтому сейчас он сидел рядом с Кунанбаем, одетый в новенькое дорожное платье, сшитое в городе стараниями Макиш. Изгутты было чуть больше сорока лет, но он выглядел вдвое моложе, был силен, жилист, весел и бодр духом.

Зайдя в дом, Кунанбай говорил мало, спокойно пил чай, поел жареных пирожков, холодного мяса, и насытился.

Исподволь в комнату стали набиваться люди, которые хотели не за дастарханом посидеть, а просто побыть немного возле мырзы Кунанбая, прежде чем тот отбудет в далекие края. Кунанбаю же хотелось поговорить со своими близкими и домашними именно в этой комнате, за дастарханом и без лишних людей. Но стало ясно, что