Ради усмирения страстей - Натан Энгландер

Последовала пауза, самая мучительная в жизни Чарльза. Он чувствовал свое дыхание, пульс, температуру. И содержимое внутренностей, и ток крови в голове, и воздух на барабанных перепонках, безмятежный, как озерная гладь, без единого колебания.

Первым заговорил Залман.

– Могу я где-то вымыть руки? – спросил он.

Чарльз знал: это перед тем, как взяться за хлеб.

– Да, – сказал Чарльз. – Я тоже пойду.

Поднимаясь из-за стола, посмотрел на Сью. И понял, о чем она думает.

Давай же, начинай, хотел он ей сказать. Укажи на это доктору Бирнбауму. Ты права. Это правда.

Омовения.

То и дело омовения.

Рабби Залман благословил хлеб, и доктор Бирнбаум пробормотал: «Аминь».

Сью смотрела во все глаза. Мужчина с бородой, длинной черной бородой и пейсами, у нее в доме. Чарльз хотел предупредить ее, чтобы так не таращилась, но ограничился лишь «Сью».

– Что? – сказала она. – Что, Чарльз?

– Можно приступить к еде?

– Да, – сказал Залман, показав в широкой улыбке ярко-белые калифорнийские зубы. – Давайте сначала поедим. На сытый желудок легче разговаривать. – И, протянув руки сразу в обе стороны, взял бутылку и налил себе полный бокал черносмородинового вина.

За ужином все молчали, и молчание было гнетущее. Это было написано на лице у всех, кроме Залмана – тот налегал на еду и прервался лишь раз, заметив: «Бирнбаум – еврейская фамилия», а затем снова продолжил жевать. Остальные трое по очереди обводили взглядом друг друга и утыкались в свои тарелки. Когда не на чем было остановить взгляд, все смотрели на Залмана.

– Перловка восхитительная, – улыбнулся доктор Бирнбаум, как будто Сью приготовила хоть что-то сама.

– Спасибо, – сказала она, забирая со стола возле Залмана пустую емкость и отправляясь на кухню за другой. Доктор Бирнбаум воспользовался случаем, чтобы поговорить с Чарльзом.

– Не стану скрывать, меня ошарашила ваша новость.

– Обычное открытие – такие делаешь каждый день, ничего особенного.

– Даже если так, я надеялся, что вы не постесняетесь обсудить это со мной. После стольких лет.

Сью вернулась с банкой перловки, держа в руке пластиковую крышку. Чарльз откашлялся, и снова наступило молчание. Она склонила голову набок. Выжидательно. Слыханное ли дело, чтобы у нее за ужином все молчали? Чтобы при виде ее все закрывали рот?

Шваркнула банку на стол, испугав Залмана (он посмотрел на нее и убрал комочек каши с бороды).

– Я как раз собирался объяснить свое присутствие, – сказал доктор Бирнбаум. – Чтобы Чарльз знал, что нет никакой секретной повестки. Это не комиссия по освидетельствованию на вменяемость. И я не прячу в кармане шприц с торазином.

– Это случилось раньше, – сказала Сью – На прошлой неделе, до того, как ваш пациент начал воровать иудаику. До того, как стал пугать меня в этом доме. Знаете ли вы, что в пятницу вечером он катался в лифте вверх-вниз, как идиот, дожидаясь, что кто-нибудь нажмет наш этаж? Как недоразвитый. Входит в лифт и объясняет каждому: «Не могу нажать кнопку в шабат, хи-хи». Прямо попросить не может, потому что позволено только намекать.

– Отлично, – сказал Залман. – Хороший ученик.

– А вы, – сказала она, – не лезьте не в свое дело! – И повернулась к доктору Бирнбауму: – Я узнала об этом от миссис Даллал. Она и нажала кнопку. Бедной старушке из соседней квартиры пришлось проехаться в лифте с этим маньяком. Она сказала, что разговаривала с привратником Пити и никак не могла взять в толк, почему дверь лифта открыта, а Чарли не выходит. Говорит, она прямо спросила: «Не хотите выйти?» И теперь скажите, доктор, это безумие или нет? Станут ли люди в здравом уме ждать, когда их выведут из лифта, или они выходят сами?

Чарльз не дал доктору ответить:

– В пятницу вечером она погасила свет в ванной. А ведь знает, что мне нельзя касаться выключателя. Пришлось все делать в темноте. Это она назло!

– Мы за столом, Чарльз. Хоть и с бумажными тарелками. Даже если кто-то держит вилку как дикарь, не следует забывать о приличиях.

Залман расхохотался, к ужасу Сью.

– А по-твоему, это прилично – смущать гостя? – рявкнул Чарльз. – Да еще раввина.

– Но, Чарли, он даже не еврей. Как и ты. С безумными не церемонятся. Если не поливать их из шланга – до тех пор все прилично.

– Это она из вредности, доктор. Пригласила вас специально, чтобы оскорблять меня у вас на глазах.

– Если мне позволено будет внести свою скромную лепту, – произнес доктор Бирнбаум, – то, полагаю, сейчас самое время.

– Свою лепту? – сказал Залман. – По-вашему, это будет уместно?

– Благодарю вас, – сказал доктор. – Отличный пример глупой агрессии, способной превратить мирную беседу в свару.

– Это потому, что вы без галстука, – сказал Чарльз. – Как можно контролировать людей без галстука?

– Я не пытаюсь никого контролировать.

– Верно, – сказал Залман. – Я двенадцать лет ходил к мозгоправу. С седьмого класса. Они не контролируют. Они оправдывают. Как священники-атеисты. Никакой ответственности за твои действия, не с кого спрашивать. Анархисты с дипломами. – Залман обращался теперь непосредственно к доктору: – Вы позволяете людям игнорировать Бога. Но у вас нет на это права.

– Сэр, – сказал доктор Бирнбаум. – Рабби. Как духовного наставника Чарльза, я попросил бы вас вместе со мной попытаться повлиять на ситуацию.

– Для того я и пришел, – сказал Залман. Он чуть отодвинул стул, облокотился на стол. – Единственное, чем вы можете помочь Чарльзу, – это дать ему свое благословение, или как это у вас там называется. Мозгоправы всегда говорят: хорошо, так скажите ему, что все хорошо, и ей – что все хорошо, и все наладится.

– Не могу – вернее, не буду этого делать, – сказал доктор. И, обращаясь к пациенту: – Может, перейдем в другую комнату и поговорим?

– Если бы мне это было нужно, я бы пришел к вам на прием. Никакая терапия не дает того чувства покоя, что я ощутил, поклоняясь Богу.

– Нет, вы только послушайте, – сказала Сью. – Понимаете теперь, что я вынуждена терпеть? Бред!

Доктор посмотрел на Сью, успокаивающе помахал рукой.

– Я слушаю, – сказал он. – Я действительно хочу все выслушать. Но не от вас, а от него. Чарльз из неверующего христианина стал ортодоксальным евреем, это ясно. И это озадачивает. – Его слова лились, повинуясь заданному ритму. Остальные молча внимали, хотя каждому не терпелось вставить слово. – Я принял приглашение на ужин, чтобы выслушать от Чарльза, почему он изменился.

– Из-за его души, – сказал Залман, раскидывая руки. – Душа у него всегда была. Образ мыслей у него и раньше был соответствующий, но теперь Бог дал ему знать, что не слишком доволен его прежним поведением.