Том 1. Новеллы; Земля обетованная - Генрих Манн

людьми… Ах! Уходите! Бегите! Не тревожьте меня взглядом этих больших честных глаз! Не испытывайте дольше своей красотой! А что, если я пожертвую для вас всем? Уважением к себе? Или даже жизнью? Вы добились того, что я жажду пожертвовать собой. В сущности это и есть истинное отречение… И, может быть, сладостно ощутить холод стали, которой ваша рука пронзила бы мое сердце. Вы похожи на Юдифь, о которой я мечтаю в часы самых тяжких страданий.

Кидая жадный взгляд через ее плечо:

— Вы все еще держите за спиной кинжал?

Раминга бросает кинжал на пол. Берет его руки в свои.

— Убить вас! Нет, не могу. Я не могу бежать без вас. Пусть они сами завоевывают свободу; я женщина и не могу отнять последнюю надежду у несчастного, убить того, кто так нуждается в утешении.

— Чего вы хотите? Неужели не все еще сказано?

— Я хочу увести вас далеко-далеко, научить верить в доброту и честность.

— Я знаю, что они не существуют. Я готов допустить, что человеческая доброта существует где-нибудь на других планетах. Эту я знаю слишком хорошо.

— Вы будете наблюдать издалека, какой расцвет принесет людям свобода, какими они станут здоровыми и добрыми, и это исцелит вас.

— Наблюдать?

Он отстраняет ее.

— Бессильно наблюдать? Хорош бы я был! Итак, вы будете свободны и счастливы, а что же это даст мне, для которого власть — источник жизни? Ведь если с помощью власти я ничего не способен достичь и создать, то я могу хотя бы кое-как влачить существование. На большее все вы вместе взятые не способны. А я не верю ни во что другое.

Он поворачивается на каблуках, щелкает пальцами.

— Да и вообще ваша доброта мне скоро прискучит, чертовски прискучит. Не сметь ненавидеть вас, мучить, запирать в тюрьмы, наказывать… Ах, это невозможно.

Отступая назад:

— Тот, кто знает, что такое быть тираном, кто насладился этой игрой с людьми, вкусил это презренье к людям, этот страх перед людьми, — не думайте, что он когда-нибудь добровольно откажется от власти!

Облокотясь на спинку кресла, сгорбившись, он мрачно смотрит вперед из-под нахмуренных бровей.

— Все это слишком ясно. Вы хотите исподволь разделаться со мной. Вы страшитесь шума, который вызвала бы моя смерть. Но стоит мне уйти из города, как моя гибель будет неизбежна.

Рассмеявшись, с мальчишеским задором:

— Ну и глупы же вы, обманщики! Теперь, вы, наконец, у меня в руках. Славная добыча! Сестра Валенте! Конечно, и он был бы вместе с вами. А я считал его своим другом! Пусть же это будет моей последней глупостью. Он был умнее: он сомневался во мне. Надеюсь, что там, в Джезу, еще не окончательно потеряли терпенье. Видите, я снова ускользнул от вас! Эй, стража!

Топая ногами:

— Стража! Стража!

Ворвавшимся телохранителям:

— Взять эту женщину!

Раминга, выйдя из оцепенения:

— Алессандро!

Отвернувшись от нее и топая ногами, он кричит:

— Заставьте ее замолчать!

Один из стражей зажимает ей рот.

— Она предстанет перед нашим тайным судом. О дальнейшем мы распорядимся письменно. Мы не желаем больше видеть эту женщину.

Скрестив руки на груди, он поворачивается спиной к Раминге, в отчаянии смотрящей на него, между тем как ее силой тащат к выходу.

БЕДНАЯ ТОНЬЕТТА{8}

I

тарый Канталупи как следует выпил, всю дорогу он свистел и хлопал в ладоши. А когда шествие поднялось на холм Кольбассо и остановилось перед усадьбой новобрачных, он воскликнул:

— Ну, детки, ложитесь спать! Эту землю обрабатывал мой дед, пусть ее обрабатывает и внук мой!

Он велел дочери принести стакан вина, поцеловал ее и зятя и отправился восвояси. Несколько стариков последовало его примеру, но молодежь требовала еще вина и чтобы все гости, во главе с дудочниками, обошли вокруг дома. Девушки заглядывали в спальню молодых и подталкивали друг друга. Одна бросила на постель цветок, за ней другая, и наконец они стали срывать все, что росло возле дома, и кидать в окно. Молодой супруг подошел к ним и спросил, почему они кричат и смеются, но они ответили: «Да просто так!» — и он вернулся к мужчинам.

Те как раз послали молодую за повой фьяской и теперь смеялись и прохаживались на ее счет. Муж услышал, как Карлино из Монтемурло говорил приятелю:

— Пусть тащит все, что есть! У нее должны водиться денежки, Танкреди щедрый любовник. От него ни одна не уходит с пустыми руками.

Маттео бросился было на Карлино, но вовремя спохватился — ведь тогда все узнают, а сегодня его брачная ночь. Он только впился зубами в свой стиснутый кулак и спрятался за сарай. «Лишь бы они ушли, — думал он, спускаясь вниз по луговине и пошатываясь от боли, — а там уж мы с Тоньеттой сведем счеты».

Задыхаясь от гнева, он бросился на землю и прошептал:

— А может быть, Карлино лжет?

Но потом ему снова показалось, что это правда, и он зарыдал, закрыв лицо руками.

«Значит, пока я все эти долгие годы солдатской службы писал ей такие письма, она путалась с Танкреди!»

Когда Маттео, наконец, возвращался обратно, голова его была опущена на грудь, кулаки сжаты. Но, подойдя к изгороди, он поднял глаза, сразу же отступил назад и схватился за сердце.

Перед образом мадонны в стенной нише стояла на коленях Тоньетта. Тонкий луч месяца, еще прятавшегося в глубине за оливами, освещал ее, дробясь на ее волосах серебряной пылью. А над ней, в фиолетовой звездной бездне, царила такая тишина, точно небо внимало ей одной. Маттео как стоял, так и опустился на колени. Но вот Тоньетта поднялась, она увидела его, и они пошли друг другу навстречу.

— Все давно ушли, — сказала Тоньетта. — Я ждала тебя.

— А ты не вспоминаешь о том, кого здесь нет? — спросил он, подавшись вперед.

Она запрокинула голову.

— Разве ты не со мной, Маттео?

Тогда он вздрогнул и, закрыв глаза, привлек ее к себе. Так обошли они вокруг дома. Откуда-то совсем издалека, вероятно уже где-то у виллы Котанья, еще раз донеслось пение дудок.

— Мы совсем одни! — сказала Тоньетта. — Возможно ли, чтобы так бывало и с другими?

Маттео страстно раскрыл объятья.

— Если бы это было всегда!

— Если бы это было всегда! — повторила Тоньетта.

Разве она знала, о чем он думал? Что завтра, когда он призовет к ответу Танкреди, все, может быть, будет кончено?

— Потому что мы счастливы, — сказала она.

— Да, счастливы! — Он обнял ее.

— Как