Индиго - Грэм Джойс

— Ошибаешься.

— Ошибаюсь? Почему ошибаюсь?

— Ты спрашивал, что их объединяло. Это был не твой отец, по крайней мере не только он. Какая там названа дата?

— Шестнадцатое февраля. Это что-нибудь значит?

— Луперкал,[17]— Натали расслабленно вытянулась на постели. Лицо ее, на котором было написано блаженство, смягчилось, и от него исходило темное сияние. — Празднование луперкалий.

Джек озадаченно моргал, ожидая объяснений. Вместо этого она положила изящные руки ему на плечи. Потом, запустив пальцы ему в волосы, прижалась к нему. Ее язык проник ему в рот, сначала осторожно, затем смелее. Ее дыхание пахло сном и вином, которое они пили ночью, солоноватым дождем и ягодами, не-фелиумом и цитрусами, но сильнее всего был запах распаленной плоти. Он чувствовал его даже в ее поцелуе. Привкус земли в нем пугал и возбуждал. Она захватила зубами его губу, стиснула, но не слишком, шелковый язык скользил по нёбу вглубь. Ладони стиснули член, потянули и принялись массировать встречными движениями. Он был уверен, что у него не осталось сил. Он уже оставил в ней слой кожи, но эта ненасытная женщина была готова продолжать.

— Я больше не могу, — рассмеялся он.

— О нет, можешь.

Синева заволокла комнату, подобно туману. Аромат, тайна, синяя тень, фиолетовый тон, занимающийся индиго.

— Возьми меня.

— Еще. Так. Еще. Говори со мной, Джек, не молчи.

— Не могу. Этого не выразить. Словами. Не выразить словами.

— Не уходи. Еще. Как хорошо!

— Почему ты так любишь заниматься этим?

— Надо ли об этом спрашивать? Это не просто… хотя можно сказать и так. Это — озарение.

Как говорить о волчице? С чего начать? Ты пришел ко мне, Джек, будучи таким простодушным, с виду — человек мира, но я вижу тебя и знаю: ты пришел ко мне чистым. Я лижу нежный пушок на твоем нагом теле, принюхиваюсь к восковой vernix caseosa[18]твоей кожи; мне даже не нужно показывать, где мои сосцы, ибо ты пришел ко мне на запах, изголодавшийся по молоку волчицы.

Может, ты не поверил мне, когда я сказала, что избираю себе одного мужчину каждые два года. Теперь, когда ты видишь мой пыл, ты, наверно, поверишь. Пусть я познала мужчин, я пришла к тебе обновленной, чистой, изголодавшейся. И хотя ты наивен, ты прекрасный любовник, заботливый, внимательный к моим желаниям. Как ты можешь быть сыном своего отца? Он не был так бескорыстен, как ты. Он не знал, что это такое.

Чувствуешь ты присутствие волчицы в этом городе волчицы? Слышишь ли ее тихое рычание в ночи? Ее тихое и частое дыхание? Ее запах, отдающий овечьим молоком и мертвой плотью, земляными червями, и желудями, и ягодами; запах ее шерсти, отдающий сырой летней ночью, илистыми излучинами Тибра? Разве не видишь ты ее тень в окне?

Нет. Тебе невозможно видеть ее. И все же. Ибо она есть тень индиго, а тут ты всего лишь неофит.

Но ты познаешь его. Кто может жить, подобно людям, в пещерах или в дуплах деревьев, чувствовать себя как дома в прериях, в лесу, в горах, как не волчица? Кто избирает себе супруга на всю жизнь, отчего приходится предавать себя, обрекать на неверность, муку неутоленного желания? Отчего мы так близки и в то же время — заклятые враги?

Рада американке, приехавшей с тобой. Она мне не нравится. Слишком человек. Слишком холодна. Слишком элементарна. В определенном смысле. Сдерживает тебя. Охраняет от меня. Но все же, знаю, ты придешь. Ее запах на тебе. Дай мне вылизать тебя. Вылизать всего языком волчицы. Заставить тебя взмокнуть от жаркой и неутолимой моей любви, обнажить и терзать, впитать каждую каплю твоего семени, опустошить, оставив лишь одно желание — уснуть, чтобы я могла идти, сияя шерстью цвета индиго, тенью в твоих снах.

— Какой сегодня день? — простонал Джек.

Натали в парчовом халате, раньше принадлежавшем Тиму Чемберсу, раздвинула шторы и подняла раму. Она принесла поднос с крепким эспрессо, тостами и кастрюлей супа.

— Ты спал целую вечность. Если намерен и впредь совершать такие подвиги, надо чем-то поддерживать силы, — сказала она, подмигнув. — Но все, что я нашла, это суп.

— Я уснул, и мне снилось, что ты волчица. Ведь это только сон, да?

— Волчица? Разве что сама об этом не знаю. В темной половине души. Тебе снились волки, потому что я рассказывала тебе о луперкалиях. Перед тем, как ты уснул. А индиго тебе не снился?

— Нет. Он там присутствовал где-то, но я его не видел.

— А я видела. Что-то происходит, когда я с тобой. Второй раз за неделю мне снится индиго. Что в тебе такого, Джек?

— Ты видела его во сне?

— Да. Очень ясно.

— Опиши мне его.

Она помолчала, подняв глаза к потолку, ища вдохновение.

— Не могу.

— Попытайся.

— Бесполезно. Он всегда текуч, как вода или расплавленный металл. Но когда просыпаюсь, забываю, каков его подлинный характер.

Джек припомнил кое-что из того, что Натали, перед тем как он уснул, рассказывала о луперкалиях — древнем римском празднестве, проходящем у священной пещеры, где волчица вскормила брошенных Ромула и Рема. Обнаженных юношей, измазанных кровью, омывали козьим молоком и вручали им куски козлиной шкуры; потом они бежали по городу, ударяя этой шкурой женщин, чтобы охранить их от бесплодия. Тим Чемберс, как намекала Натали, попытался возродить обычай и нашел множество сторонников, готовых принять в нем участие.

Джек задумчиво грыз тосты, заедая их супом.

— А ты когда-нибудь соглашалась участвовать в этих его играх?

Натали скривилась в гримасе отвращения.

— Запомни раз и навсегда. Я давала ему, но задурить себя не позволяла.

— Что ты знаешь об Аккурсо и Чедберне?

— О, они увязли в этом, по уши увязли.

— Что ты имеешь в виду?

— То, что я имела малое отношение к происходившему. Я видела, что творится нечто странное, и старалась держаться подальше. Знаешь, твой отец отбрасывал длинную тень и…

— Натали! Что ты так смотришь на меня?

— Свет. То, как он ложится на твои плечи. Синий. Фиолетовый. Господи, Джек, надеюсь, я не влюблюсь в тебя! Это было бы ужасно. — Она швырнула ему полотенце. — Давай-ка в душ. Здесь пахнет, как в пещере.