Игра на вылет - Михал Вивег

С облегчением обнаруживаю, что помятая серая дверца жестяного шкафчика в коридоре на сей раз не взломана и что Янина фотография не покорежена (на предыдущей были разрезаны ножом груди). Просматриваю свою праздничную униформу с золотыми позументами, белую рубашку, пилотку со значком: дешевый временный шик, чтобы прикрыть ежедневный пшик — всю эту грязь, гвалт и смрад. Внезапно чувствую странную апатию. Стоя, медленно снимаю стоптанные канады (минимум три года эти башмаки носили до меня другие), стаскиваю жесткие, пропотевшие носки, загвазданные камуфляжные штаны и зеленую рубашку, бросаю все на дно шкафчика, снова запираю его и в одних трусах и майке шлепаю в умывальню.

— Химчистка, да? — говорит коренастый дежурный, когда прохожу мимо его безотрадного поста против входной двери.

Знаю о нем лишь то, что он по специальности столяр; выглядит добряком, но, если в увольнительной напьется, бывает агрессивным. Ко мне еще до недавнего времени относился с привычным презрением старослужащего к новобранцу, салаге, но с прошлой недели, когда я ему в открытом кузове грузовика под рев мотора по его просьбе прочитал примерно десять любовных стихотворений, чувствую с его стороны явное уважение.

— Точно, — отвечаю я. — По первому разряду.

Ближайшая дверь общежития открывается, и в коридор летит стеклянная банка консервированной кислой капусты: с глухим треском она ударяется о стену и разлетается на куски. Дежурный невозмутимо засовывает указательный палец в ухо. Капуста медленно растекается по латексному покрытию. Из комнаты выбегает новичок в казенной оранжевой пижаме и, испуганно поглядев на дежурного, опускается на колени и начинает собирать осколки на жестяную лопату.

— Идешь стебаться, салага, да? — констатирует с улыбкой дежурный.

Молодой солдат поднимает голову. Дежурный громко, недовольно чмокает и толстым указательным пальцем указывает на осколки. Парень, отвернувшись, продолжает работу с еще большим рвением.

— Надеюсь, — отвечаю. — Именно на это и надеюсь все эти пять недель.

— Стёб, как ни верти, самолучшая поэзия, верно?

Послушно киваю. По коридору ширится кислый запах капусты.

На вокзале в Бржеславе звоню из автомата Яне; поднимая трубку, замечаю проходящий патруль в красных беретах. Мне представляется абсурдным отдавать честь с трубкой, приложенной к уху, и я поворачиваюсь спиной. Внутренне надеюсь, что ротмистр, командир патруля, не окажется идиотом.

— Томичек, дорогуша!

— Не доберусь, Яна. Не разрешили мне.

Молчание. Разочарование или облегчение? — думаю.

— Томичек, я буду плакать. Я правда буду плакать.

— Я не виноват, Яна.

Разговариваю с ней еще пять минут и прощаюсь. Вешаю трубку и направляюсь к кассе. Поеду к Джефу.

У меня первая увольнительная, и я еду в другую казарму.