Дай мне! (Song for Lovers) - Ирина Денежкина

– Н…да? – очнулась Танька и, отбросив нисколько не огорченного этим программера, послушно последовала за взбудораженной Людкой.

Та вприпрыжку подвела ее к танцующему парню и громким шепотом поведала, притянув к себе Танькино ухо:

– Это Леха–ротвейлер! Класс же, да?

Танька, виляя бедрами, обошла Леху в толпе со всех сторон под видом танца и, вернувшись, заключила:

– Ага… Симпатичный!

Людка пока только училась в школе, в десятом классе, на «тройки». Поэтому жизнь ее была небогата на впечатления. Все свои сознательные годы она провела в одном коллективе, все мальчики из класса казались ей просто прыщавыми людьми, без всякого намека на половую принадлежность. У них были сальные волосы, мокрые волоски над верхней губой и липовые понты.

А Леха – это да. Это мужик. Крупный и наглый, как откормленный кот. И старше Людки на пять лет. Но средняя школа № 3 и преступная группировка – совершенно разные атмосферы. Люди из этих атмосфер не поймут друг друга, они могут спать вместе, но не поймут… Ей интересно с ним до детского абсурда, ему – неинтересно до тоски в глазах.

Людка вздохнула. Знакомиться с Лехой она стеснялась, хотя и была уже изрядно пьяна. Танька огляделась по сторонам и проорала сквозь музыку:

– Эти дядьки нажрались и прыгают, как черти! Во прикол! Нормальные какие люди!

– А должны пальцы топырить? – также, криком спросила Людка.

– Нно… Они ж в банке работают.

Тут к Таньке подвалил раскрасневшийся зам коммерческого директора и увел ее танцевать. Зама звали Николай Георгиевич, ему пятьдесят лет.

– Давайте познакомимся! – пробасил он в Танькино ухо. – Я – Коля, а Вы?

– А я Татьяна.

Люди скакали на танцполе и радовались всему – громкой музыке, сигаретному дыму, плотным пьяным охранникам, мандаринам на столах и друг другу. Такое количество доброжелательности висело в воздухе и кружило голову больше, чем водка «Флагман».

Людка танцевала с Серегой и упивалась атмосферой счастья и веселья, легкого, как гелий. Пила прокуренный воздух, как очищенную воду, прятала крышки в карман…

Домой возвратились под утро, засыпая на заднем сидении Серегиного «опеля». Танька так и легла спать – в платье для коктейля, помяла его ужасно – будто корова жевала.

Сидели утром у Людки на кухне, пили кофе.

– Мля… – швыркала носом Танька. – Чего было–то? Я хоть ни к кому не приставала?

– Неа… А жаль. Нашла б себе какого–нибудь крутого…

– … как яйцо у слона, ага? – хмыкнула Танька, и задумчиво подперев кулачком щеку, подумала вслух – Понторылые – лохи. А эти – замечательные такие люди. Обыкновенные.

– И чем отличаются те от этих?

– Понторылые, – объяснила Танька. – Это те, которые орут: «Я тебе пасть порву!»

– А крутые?

– А крутые рвут.

…Людка до жути испугалась, так, что перехватило дыхание и зубы сжались. Долю секунды она висела между небом и землей, в ледяном воздухе, как в формалине, а потом ухнула вниз.

И тут же ей вывернуло руку. С хрустом, как рубят кости в мясном отделе на рынке. Людка не успела даже сообразить, что к чему. Может, это душа выходит? Через руку… Она почувствовала обжигающий удар по груди и животу, потом резкую саднящую боль, будто сдирали примерзшие колготки – если бы они на ней были – вместе с кожей.

…Замок на двери был слегка раскурочен, отогнут металл у «язычка». На коврике у двери сидела и громко сопела, высунув язык, большая черная с подпалинами собака. А прямо перед Людкой стоял Леха–ротвейлер и так же, как собака, тяжело дышал и глядел круглыми потемневшими глазами.

– Дура, – со всхлипом зло сказал он.

– Ты кто? – засохшими губами прошептала ничего не соображающая Людка, ища крылья у Лехи за спиной.

Леха не ответил, прошел кругом по комнате и сел на диван, отхлебнув шампанское прямо из горла. Руки мелко дрожали.

– Ты кто вообще? – Людка с трудом сосредоточила взгляд на его стриженой голове, пытаясь понять, кто это – уже бог или еще ангел.

Вместо ответа Леха отпил еще и покачал головой:

– Иду, млять, с собакой… А эта дура – в окне…

Людка постепенно пришла в себя и первое, что пришло ей в голову, сорвалось с языка:

– Это ты что ли в дверь звонил?

– А кто? Пушкин что ли? Млять… Хорошо хоть на один замок закрыто…

Они молчали довольно долго. Людка согрелась, очнулась и теперь рассматривала свои ободранные в кровь ноги и вспухшую руку.

– Где бинт? – хмуро бросил Леха–ротвейлер.

Людка неопределенно махнула рукой в сторону кухни. Молча смотрела, как Леха роется в ящиках, полушепотом матерится. Потом она сидела и так же бессмысленно смотрела на его сильные ловкие, жуликоватые руки, туго перебинтовывающие запястье и локоть. Потом ноги. Собака лежала на коврике и сопела, вращая блестящими глазами.

– Завтра в травмпункт зайдешь… – так же хмуро.

Окно он закрыл плотно, вогнав засохшие шпингалеты, которыми не пользовались, глубоко в гнезда. Даже шторы задвинул. Потом пальцем надавил на отогнутый хромированный металл замка и вправил его на место. Людка на дрожащих ногах поднялась и села на край дивана, снова и снова ощущая под собой холодную пустоту. Вздрагивала и ощупывала обивку дивана, осторожно пробовала – не провалится ли пол…

– Приятно было познакомиться, – сказал Леха, взяв на поводок своего ротвейлера. – Пока.

– До свидания… – одними губами проговорила Людка, глядя на него бессмысленными глазами.

Леха хлопнул дверью и ушел. А через десять минут из телевизора донеслось бодрое: «Бом–м–м… Бом–м–м…» Людка сидела вжавшись в подушки и смотрела на заряды, лопающиеся сотнями разноцветных звезд. Экран освещал ее бледное лицо, на котором начинал расцветать запоздалый нервный румянец. Коврик у двери был сбит, и на полу блестели грязные лужицы подтаявшего снега.

«Собака наследила, – машинально отметила Людка. – Надо вытереть».