Несчастливой любви не бывает - Галина Артемьева

– Вы думаете, сигнализацию поставите и будете как в банке? – Марина совсем распоясалась, учуяв звериным своим чутьем их растерянность. – Ни хрена подобного не будете. Провода всей вашей сигнализации поперекусываю, на двери ваши плюну три раза и войду. У меня заговор есть.

Она совсем вошла в раж. Будет она их бояться! Пусть они сидят дрожат и ждут своего часа. Пожалеют еще, что впутались во все это. Дали б уйти спокойно. Можно подумать, унесла она у них десять тонн сокровищ! Украшения непонятно какой цены и деньжат пачечку жалкую, как это людям не совестно так жить! А еще в Центре.

– Это кто тут к нам пожаловал такой смелый?

Перед Мариной-воровкой предстает новый смехотворный персонаж. Ну, с ними не соскучишься, честное слово! Бабка выползла! Восемьдесят, а может, все сто ей? Этой что надо? Халат на пузе потертый, шлепанцы, волосы седые узлом. Взгляд колючий, неприятный. Ежится Марина от ее взгляда.

– Ну что? – вопрошает старуха. – Нам сидеть бояться, когда ты сигнализацию перерубишь, а тебя никакой страх не возьмет?

– Ага! – кивает Марина.

– А отчего же такое бесстрашие, позволь поинтересоваться?

Пусть, пусть узнают, рыбы фаршированные!

– Диагноз у меня! Справка! Приедут менты, все равно отпустят. Больная я.

– Психическая? – участливо любопытствует старушенция.

– Клептомания, – поясняет Марина гордо.

– А-а-а! Вот оно как!

Старуха что-то медлит, пристально вглядываясь Марине в самое нутро. Губами пожевывает. Марине вдруг делается обидно. Спать пора! Устала она. Ночью подъезд караулила. После трех эти дебилы наконец вошли, она за ними втихомятку. Этот тому орет: «Я один, я один, все на даче, все на даче», а тот: «Пошли к нам, пошли к нам!» Минуту какую-то времени упустила. А то бы уж дома у себя спала, а не разговоры разговаривала со всеми этими. Уроды! Все равно ведь будет не по-ихнему. Только время отнимают.

– А все же ты напрасно думаешь, что у нас на тебя управы нет! – провозглашает внезапно старуха. – Смотри-ка сюда!

Она указывает узловатым пальцем себе на грудь, пониже морщинистой шеи.

– Смотри внимательно! Видишь?

– Что «видишь»-то? – тревожится вдруг Марина, пристально глядя на указанное старухиным пальцем место.

– Смотри! Смотри!

– Ну???

– Черную кнопку видишь?!

И правда! Под старческим пальцем оказывается какая-то черная блестящая кнопка, как на дверном звонке.

– Видишь черную кнопку?!

– Да! – ужасается Марина.

– Вот я сейчас нажму на эту кнопку (она у меня без проводов, ничего перерезать невозможно), вот я на нее нажму, и ты увидишь тех, кого ослушаться не сможешь. Ты поняла?

– Поняла, – шепчет Марина.

– Я считаю до десяти! На счет «десять» нажимаю кнопку, и они появляются.

– Не надо, – пугается Марина, но глаз от кнопки оторвать не может.

– А с тобой иначе нельзя. Внимание на кнопку!

Старухин палец постукивает по черной полированной поверхности.

– Раз! Все внимание сюда!!! Два! Смотрим, не отрываясь! Три! Сосредоточились на кнопке! Четыре! Глаза широко открыты! Пять! Дышим глубоко! Шесть! Готовимся к встрече! Семь! Пристально смотрим! Восемь! Девять! Десять! Вызываю!

Сразу ли после вызова появились они или прошло какое-то время и сколько, Марина так и не поняла. Это все у нее как-то не поместилось в голове и вываливалось оттуда при любой попытке обдумать что да как. Они были огромные и очень страшные. Ни в одном кино таких не увидишь. Вот оно как! В кино не увидишь, а наяву пришлось! Штук десять. «Человек десять» язык не поворачивается сказать. На людей не больно похожи, только что шевелятся, как люди, и разговаривают понятно. А так… Эсэсовцы какие-то с клыками. По пять глаз на мордах. Из ушей – и то глаза торчат. Старухины у всех глаза. Торчат во все стороны, куда ни отвернись от них.

– Что с ней делать? – спрашивают у старухи хором.

– Отучить воровать! – приказывает им их начальница. – Чтоб и мыслить о воровстве не смела! Чтоб при одной мысли испытывала дурноту и ужас!

– Тебе страшно воровать! – воют ужасные. – При одной мысли о воровстве ты испытываешь ужас, ты не можешь пошевелиться, тошнота и рвота мучают тебе!

Марина пытается закрыть глаза, чтоб только не видеть их. Но глаза не закрываются.

– Я отказываюсь от воровства! Повторяй! Я отказываюсь от воровства!

Воровка повторяет и повторяет, не понимая даже за кем, кто приказывает ей, кому она подчиняется.

– Ты сейчас уйдешь отсюда и забудешь этот дом. Помни только про черную кнопку! Всегда помни про черную кнопку! Выведите ее вон! – командует старуха.

Кто ее вывел на улицу, как она оказалась в своей квартире, это Марине неведомо. Как и не памятны события недолгой июньской ночи. Воровать не тянет. При одной мысли что-то страшное мерещится, жуткое нестерпимо.

Илюша до сих пор не может понять, что там у Петькиной бабушки была за кнопка и почему воровка так прибалдела.

Петька все пытается объяснить, но он сам слышал краем уха, не вслушивался раньше, поэтому пояснения его туманны и расплывчаты.

– Прадед мой, короче, любимый ученик Бехтерева. И Бехтерев[1]был даже бабкиным крестным.

– Ну и чего этот Бехтерев?

– Так он всеми этими делами занимался. Телепатией там всякой и все такое.

– А бабушка твоя чего?

– Она у отца своего училась. У прадеда моего.

– Телепатии?

– Да нет, ну вообще-то она врач. Научной работой занимается.

Пора все-таки у своих все подробней порасспросить, может, и у него когда-нибудь появится эта… Незаметная черная кнопка.