Дополнительный человек - Джонатан Эймс

Через пять минут после того, как Генри вошел в ванную, он появился с темно-коричневыми, почти черными волосами, а входил он туда коричневато-седым. Я не позволил себе никаких комментариев насчет этой трансформации.

Он спросил меня, не хочу ли я поехать с ним в Форт-Скайлер. Поездка обещала приключение, к тому же я всегда хотел быть с Генри и поэтому сказал «да».

– Спустись вниз и скажи Гершону, что я почти готов, – сказал Генри. – Никак не могу найти номер его телефона. Еще нужно поискать ключи. Может быть, вместо них найду маску для сна. Тогда смогу залечь спать и притвориться, что у меня нет проблем с автомобилем.

Я спустился вниз и постучал в дверь Гершона. С другой стороны двери мне ответили:

– Одну минутку… пожалуйста.

Наступила тишина, потом дверь медленно, словно застенчиво, отворилась, и Гершон со всеми его габаритами и обширным торсом заполнил дверной проем. На нем были старые серые тренировочные штаны и выцветшая черная толстовка.

– Я – Луис, – представился я. – Квартирант Генри. Еду с вами в Форт-Скайлер. Генри сказал, что готов.

– Пожалуйста… входите.

Гершон говорил шепотом, слова выходили у него изо рта медленно и неуверенно. Это не было заикание, просто очень размеренная форма речи. Я вошел в квартиру и в первый раз по-настоящему его разглядел. Прежде я видел его на расстоянии коридора.

Он имел рост шесть футов три дюйма, а в ширину составил бы два человека, хотя и не был тучным. Он просто был крепкий и плотный. Его светло-каштановые волосы завивались ручейками до плеч. Разделенные косым пробором и отброшенные со лба, они являли миру брови, которые сильно выдавались вперед и казались раздувшимися, словно он в отчаянии бился головой о твердую стену. Под бровями виднелись крошечные серо-голубые глазки. Нос был тупой, словно Гершон им приложился к той же стене. Губы бледно-розовые, довольно полные и чувственные. Борода, как и волосы, вилась от природы и была сантиметров на шесть ниже подбородка.

– Мне нужно обуться, – сказал Гершон и прошел через кухню в спальню.

На полу в кухне, покрытом газетами, лежали части велосипеда, два велосипеда свисали с потолка. Я последовал за ним, мне было страшно любопытно, на что похожа его спальня. Я остановился в дверном проеме, а он сел на кровать и принялся завязывать огромную теннисную туфлю.

Его кровать представляла собой несколько матрацев, сложенных один на другой. Рядом с кроватью находился наклонный столик с открытым томом Оксфордского английского словаря. На словаре лежало увеличительное стекло, а над столиком висела похожая на кран металлическая лампа для чтения, около четырех футов длиной. Гершон в самом деле следовал совету Генри изучать словарь и чинить велосипеды, чтобы справиться со своими сексуальными импульсами. Но как я заметил, весь пол был завален мятыми белыми салфетками, свидетельствовавшими о том, что Гершон, как и я, предавался мастурбации.

– Ваша комната такого же размера, как моя, – сказал я ему, чтобы объяснить, почему сунул голову на его частную территорию.

– Я слышал… как вы вошли сюда, – ответил он дежурным тоном, без всякого беспокойства, и натянул вторую теннисную туфлю.

Я представил себе проституток, лежащих с ним на матрацах. Что они думали о Гершоне? Испытывал ли он к ним страсть? Был ли нежен? Я представил, как он поглаживает их, ласкает и обнимает. Так бы я вел себя на его месте.

Гершон надел оранжевую ветровку, подхватил сумку с инструментами, и мы вышли из квартиры. Ступив на лестницу, я сказал:

– Надеюсь, Генри нашел ключи.

– Он всегда их теряет, – ответил Гершон.

Было приятно находиться рядом с тем, кто знал о постоянной борьбе Генри с ключами. Мне захотелось поговорить о нем, сопоставить наблюдения, выяснить, каким он был двадцать лет назад. Я почувствовал себя ближе к Гершону. Больше я ни с кем не делил Генри.

Генри нашел ключи, и мы отправились к его машине. Стоял ясный солнечный день, для ноября довольно теплый. На Генри было легкое желто-коричневое пальто, украшенное, как и все его вещи, разнообразными въевшимися пятнами, а также желто – коричневые брюки и самые что ни на есть растоптанные мокасины. Это была спецодежда для ремонта машины, но его волосы были, как всегда, элегантно зачесаны назад, и в походке наблюдалась обычная сумасшедшая надменность. Я оделся как всегда: в коричневые вельветовые штаны и зелено-коричневую клетчатую куртку лесоруба, в которых, как мне верилось, я выглядел очень спортивно и очень молодо джентльменски. Гершон, в спортивных штанах и ветровке, тащил черную сумку с инструментами. Я представил его себе нашим личным охранником.

Когда мы добрались до «скайларка» и я уселся на заднем сиденье, то обнаружил там очки Генри для чтения.

– Здесь ваши очки, – сказал я.

– Они заражены туберкулезом! – прокричал Генри, заводя машину. – Не трогай их! Они свалились в лужу на улице, зараженной туберкулезом. Их нужно отвезти в мойку для машин, чтобы продезинфицировать.

Я немедленно вернул очки назад на пол, заваленный газетами и кофейными чашками, и тут заметил щеточку для туши. Это показалось мне странным. Я вспомнил, что видел такую же щеточку на кофейном столике Генри. Уж не подкрашивал ли он глаза? У него были очень красивые темные глаза – может быть, лучшая деталь его внешности, – но я ничего не мог сказать о туши для ресниц.

Генри довез нас до Бронкса с легкой качкой, прикладывая преувеличенные усилия к ослабевшему рулевому колесу. Я немного пожалел о своем решении ехать в форт. Я боялся, что мы попадем в аварию. Мне обязательно нужно было как-то выразить свой страх. И я сказал:

– Тут нет ремней безопасности.

– Не робей! Если вывалишься, Гершон тебя поймает!

– Если только сам не вылечу первым через лобовое стекло, – парировал Гершон.

– До чего же вы оба беспомощные, – вздохнул Генри. – Полное отсутствие боевого духа.

То, что я признался в своем страхе, похоже, помогло, несмотря на замечание Генри. Теперь я был способен усидеть сзади и оценить мастерство Генри и ту уверенность, которую он выказал во время передвижения по забитым дорогам Бронкса.

Когда мы проезжали «Макдоналдс», Генри сказал:

– Один раз я видел в «Макдоналдсе» самого невероятного ребенка. Чудо, а не мальчишка! Он был с матерью, одетой в кожу. Не садо-мазо, но совершенно очаровательная. Я сидел за ними, и малый буквально свернул шею, чтобы смотреть на меня. Он был настоящий феномен. Я сделал матери комплимент, сказав, что у нее одаренное дитя. Она улыбнулась. Если бы я был окружен такими людьми, я бы любил Нью-Йорк. А вместо этого я окружен бесконечными уродами.

Я постарался не обидеться на это замечание. Что же касается Гершона, то ему не было до этого никакого дела. Генри продолжал свою речь:

– Американцы потеряли стать. Когда я был моложе, люди выглядели лучше. Должно быть, война виновата. Когда все пригодные мужчины убиты, исчезает ген привлекательности. Шведы не участвовали в войне, и люди там сохранили стать. Думаю, шведские женщины самые красивые. Однажды я сказал об этом на занятии, и один из студентов спросил: «Моя подружка с Гаити, что вы на это скажете?» Что я мог сказать? Это не расизм. Это предпочтение. Но он этого не понял бы.