Алина и Валькур, или Философский роман. Книга первая - Маркиз де Сад

обо всем договорились с кормилицей и священником, так что перед Софи открывались весьма привлекательные перспективы. Я пыталась возражать Детервилю: ранее, когда мы вынашивали наши первые планы, отнюдь не считая Софи законной дочерью президента, он не видел препятствий к переезду девушки в Берсёй, теперь же, непонятно почему, такие опасения появились, хотя Софи, очевидно, не связана родственными узами ни со мной, ни с моим мужем. Детервиль отвечал, что он при любых обстоятельствах будет против переселения Софи в дом кормилицы; Берсёй, по его мнению, станет тем опасней, чем настойчивей президент начнет разыскивать Софи. Она может быть его дочерью, может и не быть, но мы все равно твердо знаем о его желании снова завладеть девушкой. Как только он проведает о том, что ее нет в Вертфёе, он не преминет послать своих людей к Изабо. Совершенно ясно, что я в таком случае, вместо того чтобы спасти Софи, принесу ее в жертву. Итак, я согласилась. Мы выбрали убежище для Софи — некий монастырь, расположенный в Орлеане. Нам предстояло убедить девушку там скрыться, связав себя обетом через несколько лет, если она не испытывает к тому отвращения. Такая судьба, разумеется, может показаться излишне суровой, однако Софи тем самым спасается от еще более прискорбной участи, на которую ее, несомненно, обрекала мстительность двух известных Вам преследователей. В общем, мы приняли, по-видимому, самое мудрое решение.

Необходимо было сообщить несчастной девушке о перемене ее судьбы и о тайне ее рождения. Взять на себя эту миссию я не решилась: разговор с Софи причинил бы мне нестерпимую душевную боль. Обо всем позаботился наш друг. Вы представляете, какие пролились тогда слезы. Сначала Софи высказала слабое желание быть отправленной к матери. Ее все-таки убедили в том, что это чрезвычайно опасно. Затем она попросила разрешения вернуться к своей дорогой Изабо, добровольно отказавшись и от замужества и от приданого, лишь бы ей позволили остаться в доме кормилицы. Но там другие опасности, и она в конце концов осознала их, как и в первом случае.

«Вас следует спрятать от президента, — сказал ей Детервиль, — он, очевидно, охотится за вами, в этом мы нисколько не сомневаемся. Если ему удастся вас отыскать, то он поступит с вами весьма жестоко. Избежать его коварства и ярости вы можете лишь в том случае, если примете решение уйти в добровольное заточение. Там к вам будут относиться не просто как к любимице госпожи де Бламон, но как к ее родственнице. Кроме того, вам будут выплачивать пенсион в сто пистолей. Да, это хуже, чем быть ее дочерью, но, поскольку горестные обстоятельства лишили вас такой приятной участи, в монастыре вы, по крайней мере, обретете душевный покой».

«Хорошо, я согласна! — вскричала Софи в слезах. — Видимо, я всем в тягость и нигде на земле нет для меня убежища. Пусть меня поместят куда угодно, но я все равно буду испытывать благодарность к нашей доброй госпоже, не пожелавшей бросить меня на произвол судьбы».

Узнав о решении Софи, я кинулась к ней с поцелуями, и она, обливаясь слезами, также устремилась ко мне в объятия, расточая самые нежные слова. Мой друг, по правде говоря, сердце иной раз отказывается верить тем сведениям, что Вы нам сообщили. Невозможно поверить тому, что дочь распутной крестьянки — а именно такой Вы нам и описали Клодин — обладает столь благородной и чуткой душой. Однако приходится принять добытые Вами доказательства. Итак, мы расстались. Позавчера я вместе с Алиной проводила Софи в монастырь сестер урсулинок, что в Орлеане. Его настоятельница — моя старинная знакомая. Представив девушку в качестве моей родственницы, мы поместили ее туда под именем Изабель де Ганж. Документ о выплате тысячи ливров ренты был мною подписан немедленно. Я не скрывала от настоятельницы причин, из-за которых необходимо блюсти тайну. Думаю набожность и сострадание заставят ее согласиться с моими доводами. Настоятельница будет сообщать новости о молодой послушнице только мне одной, так что о месте пребывания Софи никто из посторонних ничего не узнает. Но я буду ее навещать… Дорогое дитя! Я ей это твердо пообещала, и она настойчиво просила, чтобы я выполнила это. Она говорила, что откажется от всех дарованных мною благ, если я не исполню этого последнего условия. Затем она испросила у меня разрешение писать мне письма и право ежегодно передавать Изабо некоторую сумму из своего пенсиона. Здесь я не могла ей отказать, ведь две эти просьбы делают честь ее нежной душе. С радостью дав согласие, я с ней рассталась. Увидев, что я открываю двери монастырской приемной, она не выдержала: протягивая свои прекрасные руки сквозь прутья решетки, она молила оказать ей последнюю милость — позволить поцеловать на прощание руки великодушных покровительниц. Мы вернулись. Мы опять поцеловались; ее душили рыдания. Вот какую девушку президент обвинил в двуличии, обмане и преступлениях! Ах, если бы во имя счастья окружающих он оказался таким же чистым, как та, на которую он осмелился возвести столь злобную хулу!

На обратном пути Алина, можете в том не сомневаться, чувствовала себя так же скверно, как и я. К слову сказать, из Орлеана мы выехали лишь вчера, когда убедились, что бедная девушка устроилась настолько благополучно, насколько это допускает ее нынешнее положение. О смерти своего ребенка Софи догадалась сама, видя, что никто не заводит с нею речи о нем. Впрочем, Детервиль сумел ее как-то отвлечь от горестных мыслей, и ее страдания были не такими жестокими, как мы того опасались.

Пока мы занимались делами, Детервиль должен был расторгнуть наш договор в Берсёе. Добрая Изабо пришла в отчаяние. Я не могла удержаться от того, чтобы не вручить ей скромную сумму серебром, взятую из моих средств, оставленных на сохранение у кюре, кроме того, я дала денег и духовному пастырю на дела благотворительности. Мой друг, как приятно творить даже самое малое добро! Если фортуна подарила нам свою благосклонность, то лишь затем, чтобы мы могли оказывать действенную помощь несчастным. Наши богатства — достояние неимущих. Человек, не получающий удовлетворения при совершении добрых дел, так и не познал истинного смысла своего существования, ему незнакомы наиболее притягательные прелести жизни.

Завершив все, что было нами намечено, мы поняли, что до сих пор пребывали в положении людей, внезапно перенесенных из тихой обители в водоворот житейских треволнений, а вот теперь перед нами вновь забрезжила надежда обрести утраченный покой. Я сказала «покой», поскольку верю в него, ведь до