Алина и Валькур, или Философский роман. Книга первая - Маркиз де Сад

нашего возвращения в Париж, как мне думается, нам нет никаких оснований чего-либо опасаться. Затем я попытаюсь выпросить очередную отсрочку, сопротивляясь президенту, насколько то окажется возможным с моими скромными средствами. Если потребуется, я подниму на ноги своих родственников. Будьте уверены в том, что негодяй, желающий обладать моей дочерью, добьется своего лишь при помощи грубой силы… Но если мне посчастливится одержать победу… Известен ли Вам тот, кому предназначена моя дочь? Ею будет обладать достойнейший — мой дорогой, сердечный друг.

Письмо двадцать восьмое

АЛИНА — ВАЛЬКУРУ

Вертфёй, 8 октября

Ах, Валькур, Вы разделили со мной мои страдания… они терзают Вашу душу… как дороги мне доказательства Вашей любви!

Я многое готова простить отцу, но только не его пагубную дружбу с этим грубым откупщиком. Я уверена, что отец мог бы снова стать порядочным человеком, если бы он порвал со своим омерзительным другом. Будучи гораздо умнее этого урода, отец позволяет ему руководить собой. Печальные следствия порока! Как я ненавижу негодяя Дольбура! Я всегда полагала, что соблазнитель должен отличаться хотя бы внешней привлекательностью. Великий Боже, какое заблуждение! Вы видите — он преуспел, выставляя напоказ одно лишь свое уродство.

Мой друг, Вы спрашиваете меня, чем объясняется мое стремительное бегство от отца: любовью к Вам или же стыдливостью? Ах, как Вы могли вообразить, что тогда я была способна анализировать свои действия? Впрочем, я потом попыталась в них разобраться, и я думаю… Мне кажется, что сильнее всех моих прочих чувств была любовь: она направляет мои мысли и порывы. Каждая моя мысль, каждый шаг диктуются любовью. Все поступки, о которых Вы узнаете в дальнейшем, будут совершаться под влиянием этого чувства, и, коль скоро Вы впредь потребуете от меня раскрыть их причины, я неизменно буду ссылаться исключительно на любовь.

Я долго плакала, размышляя о жизненном пути Софи. Какие превратности судьбы! Увы! Считавшая себя моей сестрой, она сегодня оказалась дочерью крестьянки, женщины настолько презренной, что мы даже не осмелились возвратить ей Софи. Впрочем, Софи ничего не потеряла, ведь моя мать пообещала всегда относиться к ней как к родной дочери; я же поклялась называть ее не иначе как сестрою, неизменно любить ее, словно она мне родная. Но та, к кому я по праву обязана так относиться? Неужели я ее никогда не увижу? Кто знает? Мы пока ожидаем ответа на письмо Детервиля. Ах, с каким удовольствием я проехала бы до Бретани, чтобы заключить в объятия сестру! Однако мне бы не хотелось, чтобы она догадывалась о связывающих нас родственных узах. Для начала я бы просто с ней познакомилась, узнала бы о том, насколько мы сходимся характерами. Но если она меня полюбит… Мне кажется, я уже давно ее люблю. Ах, но все это лишь химеры. Готова поспорить, что мне вообще не суждено ее увидеть. Горькая участь! Сколько поводов для расстройства! Неразбериха в семье… И всему виной — алчность презренной кормилицы! Я не отличаюсь суровостью, но, мой друг, Вы должны здесь согласиться со мной, что такие прегрешения не должны оставаться безнаказанными.

Граф де Боле заехал к нам в гости. Мне он понравился; к Вам же он относится с уважением. Мой друг, он с полным правом заслужил мою симпатию. Мать, кажется, успела рассказать ему о наших несчастьях. Или, быть может, она вскоре сделает это. Граф, очевидно, воспользуется всем своим влиянием ради нас. Вчера Жюли сказала мне, будто бы он бывший возлюбленный моей матери. Ну и сказки! Я вдоволь над ними посмеялась. Граф очень стар, но ведь когда матушка начала появляться в свете, он был еще молодым, их знакомство именно тогда и завязалось. Ах, если бы этой достойной женщине было суждено уклониться от тягостного и мучительного долга, возложенного на нее Господом, то выбор, сделанный в пользу графа, несомненно, оправдал бы ее слабость. Мой друг, давайте хоть немного подурачимся, ведь радость — редкий гость в моем сердце, так что Вы должны снисходительно отнестись к кратким мигам моего веселья. Что если этот вздор, который я сейчас Вам поведала, близок к истине? Вдруг я действительно дочь графа де Боле? Спорю, такая мысль придется Вам по душе. Продолжим…

Но нет, хватит говорить глупости, для этого мне недостает дурашливости… Я считаю, что пересказывать такие нелепости допустимо, лишь когда хочешь позабавить своего друга. Если в свете есть женщина, которую с полным на то основанием можно назвать целомудренной и добродетельной, так это только моя матушка. С каким достоинством несет она свое бремя! Вы же все знаете, мой друг! Сколько раз она рыдала в моих объятиях, оплакивая тяжесть столь обременительной ноши! Если бы ее жестокий муж ограничивался одним только пренебрежением! Тогда она могла бы объяснить его несправедливость безразличием, сумела бы его как-то простить. Но этот развратник… Однако сменим тон, ведь я говорю о родном отце, кого следует уважать даже с его пороками. Горе мне! Я, вероятно, без труда простила бы президента, но своими злодеяниями он наносит оскорбление лучшей из матерей. Мой долг перед матерью заставляет меня забыть о родственных обязанностях и вынуждает ненавидеть врага, преследующего женщину, что выносила меня в своем чреве. Да, иногда я вообще перестаю испытывать теплые чувства к человеку, давшему мне жизнь. Мой друг, прощайте, меня переполняет печаль, и я не хочу более докучать Вам. А наши приключения… Загородный сезон подходит к концу, и в наш образ жизни вносятся перемены, прогулки становятся все короче. О, сколько же времени мы не виделись друг с другом! Почти семь месяцев; если пожелаете, могу пересчитать Вам их в днях, в часах, в минутах. Эти ужасные перерывы, разлуки — я их считаю временем небытия… Ах! Если из жизни было бы вычтено то время, когда мы лишены возможности ей радоваться, то все наше земное существование вряд ли превысило бы отрезок в четыре года.

Письмо двадцать девятое

КАВАЛЕР ДЕ МЕЛЬКУР — ДЕТЕРВИЛЮ[11]

Ренн, 12 октября

Мой дорогой Детервиль, мне, разумеется, хотелось бы ответить подробно и обстоятельно на Ваше дружеское письмо. Однако, учитывая ряд взятых мною обязательств, пренебречь которыми я никак не в состоянии, я ограничусь лишь краткими сведениями, содержащимися в строках письма, предлагаемого Вашему вниманию.

Элизабет де Керней, отличавшаяся и красивой внешностью, и живым умом, в весьма юном возрасте ответила взаимностью на чувства графа де Кармей, одного из знатнейших дворян Бретани. К несчастью, мать ее воспылала