Новоорлеанский блюз - Патрик Нит

— Так ведь Сторивилль все равно закрывается, — пытался оправдаться Лик (все только и говорили о скором закрытии всех злачных мест в районе). — К тому же у меня и корнета-то нет.

— Так ты что, оставил корнет своей бабе? Я, пожалуй, дам тебе корсет и парик и сам буду твоим первым клиентом, согласен?

— Пусть берет корнет, слава богу, она не порезала мне губы, — горестно произнес Лик и рухнул с табурета у барной стойки. Бастер Бастер покачал головой и отошел от него прочь.

А Лик барахтался на полу, засыпанном опилками, окурками и куриными костями. Он попытался встать на колени, но ни руки, ни ноги не слушались его, а в глазах двоилось. Однако ум его был ясным, и в нем звонким колоколом звучало имя Сильвия, звучало так громко, что, казалось, вот-вот голова расколется надвое.

«Такое случается со мной, когда я пьян, — подумал Лик. — Такое постоянно случается со мной, когда я сильно пьян, или очень устал, или если утреннее солнце светит так ласково, а музыка так упоительна, что пробирает до мозга костей! Я всегда думаю о Сильвии, когда я растоптан и унижен, или когда я счастлив, или когда я слишком опечален тем, что никак не могу отыскать ее. Где она? Неужели я собираюсь искать ее на этом, усыпанном всяким дерьмом полу этого проклятого дешевого притона? Среди всего этого дерьма, по которому все ходят и даже не смотрят, на что и куда они ступают? И ведь никто ничего не знает о Сильвии! Неудивительно, что я не могу найти ее — ведь я живу такой нищенской трущобной жизнью! А Сильвия, разодетая в красивые наряды и сверкающая драгоценностями, украшает собой самые изысканные компании! Чему тут удивляться? Чему тут, черт возьми, удивляться! Но где она? Где она?»

Где она? Лик повторял эти слова, словно ободряя и подгоняя себя в попытках подняться на ноги, стараясь ухватиться руками за барную стойку, словно тонущий за борт лодки. От натуги он высунул язык, облизывая пересохшие губы. «Где она? Где она?» — почти кричал он, и на него во все глаза пялились ранние посетители заведения.

Уцепившись за стойку, Лик доковылял до дальнего ее конца, возле которого стоял Бастер Бастер и беседовал с белым джентльменом, единственным белым в ресторане. Этот белый, стройный и сухощавый, казался явным чужаком, приехавшим в город из дальних мест. На нем был добротный сшитый на заказ костюм, начищенные до блеска ботинки, серебряная цепочка от часов свисала из кармана. Лик протиснулся между ними.

— Где она? — спросил он у Бастера Бастера. Хозяин поморщился, ощутив на лице дыхание Лика. — Где она? — обратился Лик с тем же вопросом к незнакомцу.

— А ну пошел прочь, черномазый! — злобно произнес белый и, повернувшись к Бастеру Бастеру, спросил: — Неужели ты позволяешь таким черномазым недочеловекам бывать в твоем заведении? Я буду пинками по черным задницам гнать их вон. Гнусные первобытные дикари!

— Где она? — не унимаясь, снова спросил Лик.

— Лик! — вышел из себя Бастер Бастер. — Уйди прочь от этого джентльмена из Чикаго! Или ты хочешь, чтобы тебя убили только за то, что ты долбаный глупый негритос? — А затем, повернувшись к чикагскому незнакомцу, добавил: — Ладно, джентльмен из Чикаго, не бери в голову, это Лик Холден, мой первый трубач. Он славный парень. Ну выпил немного, только и всего. Он ищет везде свою сестру. Он только о ней и думает. Ищет свою сестру.

— Вы видели ее? — оживившись, спросил Лик. — Вы видели ее, вы видели «мисс Чикаго», сэр? Ее зовут Сильвия. Красивая светлокожая, похожая на итальянку. Красивая и изысканная, как настоящая леди. Она мне не кровная сестра. Нет, нет! Не кровная сестра. Но сестра!

Чикагский незнакомец расхохотался.

— Никогда не приходилось видеть, чтобы черномазый так отчаянно переживал!

— Так вы видели ее, сэр?

— Ты говоришь, она красивая? Светлокожая и красивая? И ее зовут Сильвия?

— Да, сэр! Да!

— А откуда ты сам, парень?

— Из Монмартра, сэр. Да, сэр. Это чуть выше по Миссисипи. Монмартр. Я и в Новый Орлеан приехал из-за сестры. Думал, она здесь.

— Вот оно что! Так ты не там ее ищешь!

— Так вы видели ее, сэр? Вы действительно видели ее?

— Конечно, я видел ее.

— Где она, сэр?

— В Монмартре, — с веселой улыбкой сообщил чикагский гость. — Я не далее как вчера видел ее в Монмартре. Я там останавливался на ночь по пути из Чикаго. Красивая, ты говоришь? Светлокожая? И зовут Сильвия? Так я видел ее. Конечно, видел. Если ты врубился.

Лик сейчас вообще не был в состоянии врубиться во что бы то ни было и не чувствовал ничего, кроме какой-то неясной любовной тоски, которая мучила его, казалось, с самого рождения. Ни раньше, ни теперь он не знал, как назвать этот любовный недуг. Любовь к сестре? Хитроумный замысел дьявола или невинная уловка судьбы? Иногда они бывают так похожи!

Но Лик был не из тех, кого можно застать врасплох. Потому что Лик Холден с самого рождения пребывал как бы в состоянии падения. Конечно, случалось, что падение на некоторое время сменялось колебаниями из стороны в сторону; иногда ему даже казалось, что он движется вверх — но все равно вся его жизнь была сплошным падением. Или, вернее сказать, погружением на дно. Он был словно человек, которого затащило под днище корабля и который не понимает, где верх, где низ, — он думает лишь о том, как бы вдохнуть воздуха.

И вот Лик Холден — джазмен, обучавший Луи Армстронга основам «горячего стиля», — на следующий же день он отправился вниз по течению Миссисипи в Монмартр, то есть снова опустился вниз. Кид Ори перебрался в Лос-Анджелес, Кинг Оливер — в Чикаго, а Луи Армстронг стал играть в оркестре Фейта Мэрейбла на борту парохода, возившего туристов по Миссисипи. Ну а Лик Холден… он буквально «покатился вниз», в Монмартр, где, как он узнал, находилась Сильвия, его сестра (не состоявшая с ним в кровном родстве). Ему потребовалось еще два года на то, чтобы найти ее, а она, как он и ожидал, вращалась в «благородном обществе». Хотя общество это оказалось не таким уж благородным.

Лик так больше никогда и не увидел свою жену Беа. Никогда не узнал и о ее беременности (потому что она была слишком гордой и слишком взбалмошной, чтобы самой искать этого никчемного негра) и никогда не узнал о том, что она основательно подсела на кокаин и скатилась на самое дно. Он был слишком далеко от нее и не узнал о том, что она в возрасте двадцати девяти лет умерла от сифилиса. Он никогда не видел своего сына. Фортис Холден-младший, появившийся на свет в апреле 1918 года, жив до сих пор. Фортис ничего не унаследовал от своего отца, кроме цвета кожи, кожи цвета черного кофе, и некоторой доли его музыкального таланта — он и сейчас бренчит на гитаре простенькие блюзы в баре «Кресент сити». Он хранит дома старый помятый корнет, который время от времени начищает и полирует, словно это величайшая ценность; ведь с этим предметом связана одна из печальных сторивилльских историй.