Путь Абая. Книга вторая - Мухтар Омарханович Ауэзов

- Молдеке, вы меня удивляете! Ведь мусульманские наставники говорят: «Бери истинное знание там, где оно имеется, и у того, кто его имеет». Я тоже немало путешествовал по мирам тех книг, которые вы упоминали, я искал сокровища знаний, что собрали люди разных стран на протяжении многих веков. И мне удивительно слышать от вас то, что вы говорите, молдеке! Были бы вы еще человеком малообразованным, темным, но нет, вы учитель, наставник наших детей! Как же вы можете утверждать, что знания нужно искать только в одном направлении, только на одной дороге, не сворачивая никуда в сторону! Что до них можно дойти, перейдя только через один-единственный перевал. Ведь ученые люди говорят, что путь знания бесконечен, и царство знания безгранично. И разве мудрецы мусульманского мира не учились у наставников всего человеческого мира - Сократа, Платона, Аристотеля? А ведь никто из них не был правоверным. Но покончим с этим! Перед вами, дорогой мулла, человек, потративший многие месяцы и годы на поиски всех доступных ему знаний, а вы хватаете его за полу и говорите ему: «Не ищи их слишком далеко, не ходи за ними в ту сторону!» Здесь мы с вами, молдеке, никогда друг друга не поймем. - Абай вновь смолк и о чем-то задумался. Затем продолжил, оживившись: - Да, воистину у каждой жизни имеется своя цель, у каждой судьбы есть ее самая высокая вершина. Я свою цель знаю, а вершина моя еще далеко впереди! - Так завершил Абай свой спор с муллой. Достав табакерку, серебряную с чернью, взял из нее щепоть насыбая и заложил за губу, тем самым давая знать, что разговор закончен.

Ербол до сих пор сидел, не вмешиваясь в спор, и хотя он в книжных премудростях не разбирался, однако своим простым, ясным умом глубоко понимал правоту Абая. Желая его отвлечь от досадливого разговора с муллой, Ербол решил все свести к шутке и потому ввернул:

- Я человек простой, поэтому так и не разобрался в том, что однажды услышал: «Плохой мулла блудит с хорошей верой». Но я стал замечать, что наши муллы к песням, к искусству народа стали относиться, как иргизбаи и жигитеки нашего Тобыкты к племенам Карабатыр, Анет, Бакен и Борсак - как только они подадут голос, по любому поводу, как наши Майбасар, Такежан, Бейсемби словно звери набрасываются на них. Знать не хотят, правы они или не правы, даже пикнуть им не дадут!

Абай рассмеялся, весьма довольный шуткой Ербола. А тот загибал дальше:

- Думается мне, что наши муллы к русским книгам относятся точно так же, как Майбасар к сыновьям Кулыншака. Таких батыров хочет подмять под себя!

На этот раз засмеялись не только Айгерим и Абай, но и закатилась звонким хохотом румяная пригожая служанка Злиха, помешивавшая ковшиком и разливавшая шубат для гостей. С надменным видом покосившись на нее, мулла счел ниже своего достоинства терпеть насмешки от невежественных людей, встал и молча покинул дом, полный обиды на его хозяев. Однако, разозлившись на них, мулла свою злость затащил в школьную юрту, где его ждали ученики, и устроил там что-то невообразимое, отчего на весь аул разнеслись детские вопли, похожие на блеяние ягнят в пору вечерней дойки овец.

В это время Айгерим, стоя на пороге, всматривалась в степь и, заметив вдали каких-то верховых, об этом сообщила в юрту:

- Кто-то едет. Их двое...

- Может быть, это передовые кочевья, за ними идет какой-нибудь караван? - сделал предположение Ербол, поднимаясь с места и направляясь к выходу.

Айгерим, продолжая всматриваться, негромко говорила, словно рассуждая сама с собою:

- Один из них огромный, ну, прямо больше своей лошади. Кто бы это мог быть? - И тут же переливчато рассмеялась. - Да кто может быть, как не мой собственный кенже-младшенький, великан тобыктинский, наш дорогой Оспан! Конечно, он!

Услышав это, подошел Абай и вслед за Айгерим вышел из юрты.

Отдельной кочевкой, раньше других на месяц покинувший зимник в Жидебае, маленький аул Абая успел соскучиться по своим сородичам. Аулы Кунанбая намеревались эту весеннюю пору, вплоть до появления большой травы на джайлау, провести на низинных пастбищах по берегам реки Корык, здесь, в крае Ащысу, широко раскинувшемся вокруг урочища Акшокы.

И пора перекочевки с зимника на весенние пастбища уже настала. Деловитое волнение множества кочевых людей носилось в воздухе. Увидев подъезжающего Оспана, Абай и его аул ожидали услышать новости. Оспан ехал на темно-гнедом коне с нестриженым хвостом до земли. Одежда на молодом бае была не богатая, но самая надежная. Оспан любил одеваться тепло, но в то же время одежда не должна была его стеснять и связывать. На нем был широчайший стеганый кафтан-купи, с толстой подкладкой из верблюжьей шерсти; на ногах огромные сапоги-саптама с войлочными чулками, плотно облегавшие его могучие икры. На голову он нахлобучил, до самых глаз, лохматый тымак из мерлушки. Широкая и толстая одежда делала громадное тело Оспана еще огромнее, и он выглядел настоящим великаном. Пожалуй, сейчас он и был во всем То-быкты самым могучим батыром. Его ноги свисали далеко ниже брюха рослого темно-гнедого жеребца. Но, несмотря на такое запоминающееся необычное обличье, Абай каждый раз после долгих разлук не сразу узнавал Оспана: что-то в нем всегда неуловимо менялось, хотя богатырские размеры оставались неизменными. Абай понимал, что толстый Оспан обладает довольно тонкой душой, и что каждое новое душевное состояние способно сильно изменять его и внешне.

Аул на выселках давно не имел новостей от родичей, и потому люди шумной веселой толпой выбежали навстречу Оспану и его спутнику, джигиту Дархану, которых увидели издали. Айгерим, приблизившись к деверю, взяла коня под уздцы и, коротко приветствовав его, с улыбкой пошутила:

- Что-то Кенжем9 устал за ночь в дороге? Все силы порастерял?

Абай, едва успев поздороваться с Оспаном, принялся за расспросы:

- Караван выступил? Родители живы-здоровы?

Оспан сообщил, что караван уже в пути, уже миновал урочище Есиркемис на склоне Акшокы, и сегодня должен выйти на Корык и там разбить стан. У вымахавшего с доброго великана, только в этом году перешагнувшего двадцатилетие, рано возмужавшего Оспана росли бурые усы и борода. Однако эти мужские украшения на лице джигита