Убить двух птиц и отрубиться - Кинки Фридман

— Это не грубый вопрос, — сказал я. — Он всего лишь трудный.

— Дай-ка я попробую сама ответить. Все, что я знаю — это то, что ты славный парень, доверчивый по природе, и что у тебя достаточно доброты и благородства, чтобы не оставить девушку одну праздновать свой день рождения. Неплохо для начала?

— Да, я начинаю сам себе нравиться.

Подошел официант. В руках у него был поднос, на котором красовались шесть здоровенных порций текил, а также блюдечко с солью и дольками лайма. Надо сказать, что «Синяя мельница» — это тихое, приличное заведение с постоянными посетителями. Вот этим посетителям и пришлось таращить глаза, наблюдая, как шесть текил плывут к столику, за которым сидят двое. Я сказал официанту, чтобы он приписал выпивку к нашему счету за еду, но итог пока не подводил.

— Я забыла добавить: ты очень щедрый, — одобрительно улыбнулась Клайд. — Может быть, я помогу тебе подытожить счет?

— В твой день рождения? Даже не думай об этом.

— Во всяком случае, ты не бухгалтер, — сказала Клайд. — Ты легко расстаешься с деньгами, а о чеке даже речи не заводишь.

— Это точно.

— Ты также не доктор, не адвокат и не психиатр. Одеваешься не так, как они, а кроме того, не слишком дорожишь временем. Вряд ли кто-нибудь из них согласился бы на трес текилас в середине рабочего дня. Хотя, кто знает…

— Нет. Ты права. Я не из них.

— Давай выпьем за тех, кто не из них, — предложила Клайд, поднимая бокал.

Мы выпили.

— Отлично, — сказала она. — Продолжим нашу догадайку. Или наскучила игра?

— С тобой не соскучишься.

— О, боже! Только не говори, что ты профессиональный соблазнитель. Жиголо! А, нет, догадалась! Ты проститут! Нет, не может быть. Тогда ты бы не стал за меня платить.

— Да уж.

— Кроме того, ты не до такой степени хорош собой. Шутка. Так, ну что же осталось? Ты не учитель. А то бы не позволил себе такую выпивку.

— Верно.

— Кстати, если уж мы заговорили о выпивке. Может, по второму кругу, а? И где, к дьяволу, мой торт? Так и знала — нельзя доверять Фоксу. Эти дни рождения, с ними всегда такая морока. А тут уже празднуем и без торта…

— Это самый лучший день рождения, на котором я был за всю мою жизнь, — сказал я искренне.

— Слушай, а ты точно не профессиональный альфонс?

— Абсолютно.

— Ну, — сказала она, высоко поднимая стакан, — тогда за непрофессионалов.

Мы выпили вторую порцию. Я к тому времени уже не мог понять, что делает меня почти счастливым — текила или просто присутствие Клайд. Я начинал надеяться, что ее друг Фокс так и не появится.

— Для университетского преподавателя ты недостаточно самоуглублен. Для штамповщика на заводе у тебя слишком чистые и нежные руки. Ты так мил, что никак не можешь быть полицейским. Так умен, что никак не можешь быть драг-дилером. Так невинен, что никак не можешь быть журналистом. Ну, и мы знаем, что ты не банкир. А то бы ты ни за что не дал мне попользоваться своим сейфом. И мы бы сегодня не встретились.

— Верно по всем пунктам. Я не из них.

Клайд сплела пальцы, положила на них подбородок и посмотрела прямо мне в душу.

— Так что ж ты за дяденька? — спросила она голоском любопытного и очень умного ребенка.

Она была женщиной. Она была артисткой-мошенницей. Она была хамелеоном. А что за дяденька был я? На такой вопрос ответить было еще сложнее, чем на первый. Легко солгать самому себе, но как солгать ребенку? А сейчас, боже милосердный, она глядела на меня глазами ребенка.

— Я — писатель, — сказал я. — Только я не пишу. То есть я писал, но это было давно. Если бы я писал теперь, то я бы писал роман. Я — романист. Занимаюсь выдумками.

— Вся моя жизнь — сплошные выдумки, — сказала она. — Выдумки я люблю. В них и есть правда.

Я посмотрел на нее. Ребенка больше не было, передо мной сидела прекрасная женщина. Она поднимала стакан:

— За здоровенный новый бестселлер Уолтера Сноу!

— За это я выпью, — сказал я.

— Ты его еще и напишешь.

Что было дальше, припомнить довольно трудно. После трес текилас случаются провалы памяти. Но мы-то на трех не остановились.

Фокс Гаррис влетел в заведение, как на сцену. В руках у него была большая коробка, с которой он обращался очень деликатно. Одет он был в какую-то развевающуюся голубую мантию. В этой мантии он прошествовал мимо холодных и вместе с тем любопытных взглядов посетителей, как надменный и прекрасный король, — хотя в определенном смысле он и был королем. А может, он вообще был не королем, а королевой? Я тогда не знал точного ответа и, пожалуй, не знаю и сейчас. Теперь я даже не уверен, что это имеет значение.

Фокс проследовал к нашему столу. Его длинные нечесаные волосы развевались во всех направлениях сразу. И он пел, причем очень громко, к изумлению посетителей и к неподдельной радости Клайд. Впрочем, некоторые посетители делали вид, что его не замечают.