Любовь и честь - Рэндалл Уоллес

— Беатриче всего лишь служанка. И к тому же полька.

Это краткое замечание сразу все объяснило. Для Шарлотты и ее подруг служанка была чем-то вроде собаки, при которой никто не стеснялся говорить и делать, что ему вздумается.

Я, конечно, мог возразить, что Беатриче по отцу шведка. А мать? Что ж, Польшу столько раз завоевывали, что там смешалась практически вся Европа. Но я не сказал этого, потому что Беатриче вряд ли это понравилось бы. А ведь западные поляки могут запросто называть себя немцами, а те, что живут на востоке — русскими. Что же касается поляков, которые пытались искать лучшей жизни в России, то они могут называться кем угодно, и, тем не менее, Беатриче сказала, что она полька. Поэтому слова Шарлотты и тон, которым эти слова были произнесены, сразу вызвали у меня глухое раздражение.

— Послушайте, Шарлотта…

— Светлячок, — перебила она, взяв меня за руки. — Мы все знаем, что вы обратили внимание на Беатриче. Вы восхищались тем, как она ездит верхом, в тот день, когда спасли нас от казаков. Но вы же не можете…

— В тот день, когда я спас вас? Так вы изволили выразиться? — в свою очередь перебил ее я. — А я вам сейчас скажу, Шарлотта, как перед Господом Богом! Никто из нас не сидел бы здесь, если бы не Беатриче. Мы с Горловым были бы мертвы, а вы и остальные благородные дамы… — Я не договорил, но не потому, что не знал, что сделали бы казаки с благородными дамами, а от неожиданной горечи, захлестнувшей грудь.

— Знаю, знаю, — закивала Шарлотта и улыбнулась. — Вы уже говорили об этом. И князю, и Шеттфилду, и, по-моему, всему Санкт-Петербургу. И мы восхищались вами, вашей честностью и прямотой. Дорогой мой Светлячок, я сама обожаю вас за это. Вы поступаете, как истинный джентльмен. Но все же не стоит позволять благородству влиять на наше восприятие, вы понимаете, о чем я?

Не знаю, что ответил бы я на эти слова, но в это время внизу хлопнула дверь и до нашего слуха донесся истерический вопль женщины: «Никогда! Ни за что! Не бывать этому!»

Мы с Шарлоттой, не сговариваясь, вышли из комнаты и осторожно выглянули вниз. Там по холлу, словно тигрица по клетке, расхаживала черноволосая, с тонкой талией и высокой грудью женщина, которую смело можно было назвать красавицей, если бы не раскрасневшееся от гнева лицо. И тут же мы увидели Горлова, который спокойно снимал шубу и шапку, словно не замечая этой женщины. Он небрежно бросил вещи на руки озадаченного слуги и куда-то вышел, но вскоре вернулся с дымящей трубкой и стал задумчиво прохаживаться по комнате, по-прежнему совершенно не обращая внимания на негодующую женщину.

— А я тебе говорю — этому не бывать!

Шарлотта подтвердила мою догадку, прошептав:

— Это же графиня Горлова!

А сам Горлов, между тем, все так же задумчиво направился в столовую. Графиня последовала за ним, продолжая выкрикивать одни и те же слова.

Выглянув в окно, я увидел две кареты, стоявшие у дома. Одна из них, принадлежавшая Горлову, тронулась с места и свернула в конюшню, а другая, вероятно, та, на которой приехала графиня, осталась у крыльца. Я был так поглощен разговором с Шарлоттой и своими чувствами к Беатриче, что даже не слышал, как они подъехали к дому. Я представил, как графиня в карете преследовала Горлова через весь город, выкрикивая те же слова, что кричала сейчас.

Горлов и графиня снова появились в холле. В одной руке Горлов держал бутылку вина и бокал, а в другой — дымящую трубку. Он направился к лестнице, ведущей наверх, и мы с Шарлоттой, смутившись из-за того, что невольно стали свидетелями семейной драмы, поспешно вернулись в комнату и, усевшись на кушетку, сделали вид, будто всецело увлечены разговором и ничего не видим и не слышим.

Но это оказалось лишним. Горлов прошел мимо открытых дверей комнаты к себе в спальню, словно не заметил нас, а рыдающая и кричащая графиня, похоже, действительно нас не видела.

Горлов зашел к себе в спальню и захлопнул дверь прямо перед носом жены. На секунду воцарилось молчание, но затем за ним последовал такой взрыв негодования со стороны графини, что Шарлотта моргнула и схватила меня за руку.

— Ты клялся! Давал обет! И я не разведусь с тобой, понял?! Никогда!

Я уже подумывал о том, как бы нам с Шарлоттой тихо проскользнуть вниз по лестнице, — хотя вряд ли кто-то из супружеской четы оценил бы нашу деликатность, — но графиня вдруг замолчала, а потом, видимо, решила сменить тактику.

— Ты лжец! — громко заявила она. — Ты точно такой же, как твой отец.

Через секунду выбитая дверь повисла на одной петле, а на пороге спальни возник Горлов. Графиня побледнела, но с места не сдвинулась. Рубашка Горлова была забрызгана вином — он, видно, раздавил в руке бокал, когда услышал эти слова, но его лицо было куда краснее, чем вино на рубашке. Бутылка, которую он сжимал в руке, с тихим звоном разбилась о дверной косяк, и Горлов, словно кинжал, занес оставшееся в его руке острое горлышко над головой графини.

— Горлов! — крикнул я.

Он замер, но не потому, что мой голос его образумил, — по-моему, он вообще меня не слышал. Они с женой, оба вне себя от ярости, стояли друг перед другом.

— Я повторю еще раз, — прошипела графиня. — Ты такой же лжец, как и твой отец.

Горлов медленно опустил руку, и разбитая бутылка упала на пол. Вдруг его лицо стало смертельно бледным. Он стоял, словно в трансе, потом медленно поднял руки, изрезанные осколками стекла, и сомкнул их на горле графини.

Я знал своего друга достаточно хорошо, чтобы по его побледневшему лицу понять — сейчас он ее прикончит. Я бросился к ним, но мне не удалось оторвать от нее хотя бы один его палец.

— Горлов! Ради Бога, Горлов! — кричал я, но все было бесполезно. Сейчас Горлова не остановило бы ни имя Божье, и ни сам Господь. Даже если бы я мог вытащить из-за голенища кинжал и ударить его в сердце, он все равно задушил бы ее и только потом умер сам.

Горлову спасла Шарлотта. Когда графиня уже начала хрипеть, Шарлотта обняла Горлова и, покрывая его лицо поцелуями, зашептала:

— Серж, ты не убьешь ее… Не надо, Сережа… не надо…

Руки Горлова разжались. Он посмотрел на меня, потом на Шарлотту. В глазах у него блестели слезы, когда он повернулся и ушел обратно в спальню, прикрыв за собой полуразбитую дверь.

Мы попытались привести графиню в чувство, но безуспешно, пока Шарлотта не крикнула глазеющему на нас слуге:

— Бренди, идиот! Живо!

После третьего глотка графиня пришла в себя и оттолкнула мою руку, когда я попытался помочь ей встать. Она обожгла нас с Шарлоттой ненавидящим взглядом и, вырвавшись, ринулась вниз по лестнице, но уже на второй ступеньке споткнулась и покатилась вниз. Мы замерли, но графиня проворно поднялась на ноги и исчезла за дверью.