Лакуна - Барбара Кингсолвер

В то утро, когда Лев и Наталья уезжали из Синего дома, с неба спустилась белая цапля, расправив крылья, точно парашют, и приземлилась во дворе. Вытянула изогнутую шею, сравнявшись ростом с человеком, и повертела по сторонам головой с длинным клювом, вглядываясь во всех, кто случился поблизости. Потом пошагала по плитам к воротам, сгибая долгие ноги в коленях, как человек, который едет на велосипеде. Начальник охраны чуть приоткрыл птице ворота; четверо мужчин с пистолетами провожали взглядом цаплю, которая перешла улицу Альенде и скрылась за углом.

Фрида сказала бы, что это знак в честь отъезда Льва. Но ее здесь нет, она в Париже, где кругом одни идиоты, если верить ее письмам. А Наталья не готова верить в знаки; она надела тот же шерстяной костюм и шляпу, в которых была в день, когда они приплыли на корабле из Норвегии. Лев не стал так кутаться: на нем была белая рубашка с расстегнутым воротником. Каждый нес по чемоданчику. Ван, рассеянный по причине очередной влюбленности (на этот раз в американку), не поднимая глаз, таскал ящики с бумагами в машину, присланную Диего. Самого Диего не было.

Под взглядом цапли все, должно быть, испытали укор; да и кто из домашних без греха? Фрида укатила прочь, бросив Диего и Льва, и им оказалось нечем, кроме раздражения, заполнить пустое место, лишившееся страсти. Бедняга Диего таков, каков есть. Организатор, который не может вовремя прийти на встречу, секретарь, забывающий ответить на письма. У него душа анархиста, а не партийного функционера.

Разумеется, отчасти виноват Сталин: над домом нависла исходящая от него угроза, он расправился с детьми Троцкого, его товарищами и соратниками, истребил весь его род. Злодеяния Сталина расплющили души обитателей этого дома, точно древние скелеты в пыли.

Но виновнее всех беспечный секретарь, из-за которого все и открылось.

Диего написал в газеты письмо о разрыве с Троцким, пояснив, что не хочет стоять на пути у великого человека. «Перенесенные страдания повлияли на него», — рассуждал он, не вдаваясь в подробности: так, словом не обмолвился о романе Старика и Фриды (потому что вроде бы все простил). В своей записке Ривера пожаловался Бретону: «Старый бородатый козел каждую минуту серьезен. Неужели нельзя хоть на вечер оставить революцию в покое и выпить со старым другом, который рискует всем? Который дал ему кров и кормил его и его свиту чертовых два года? Какой смертный способен выдержать этот угрюмый русский характер?»

Он нацарапал эту записку прямо в кабинете Льва, пока тот отсутствовал, и отдал перепечатать; чистой воды бравада. Письмо нужно было сразу же отослать во Францию. Но вместо этого занятой секретарь, торопясь приготовить ужин, оставил записку на столе у фонографа, где ее и обнаружил Лев. Прочитав, пришел на кухню, снял очки и, потирая глаза, сообщил, что слишком устал и ужинать не будет. Разве что съест кусок хлеба. Хочет пораньше лечь спать, потому что завтра надо кое-что сделать.

Вот так ошибка может повлиять на ход истории. Троцкий должен был стать преемником Ленина в качестве генерального секретаря, но из-за ничтожной случайности пост достался Сталину. Диего никогда не рассказывал, что же там произошло, упоминал лишь, что малейший каприз способен изменить судьбу. Одно-единственное письмо, случайно забытое на столе. Останься Диего и Лев союзниками, могли бы поднять народ на борьбу со Сталиным. Мексиканские крестьяне обожают Диего, но им понадобился бы стратегический талант Льва. Из Мичоакана, прорвавшись сквозь армии в Испании в Европу, исполнить мечту Льва о социалистической демократии во всем мире. И вот неосторожность разрушила этот союз.

Почему Диего обозвал друга «козлом»? Надеялся, что слово улетучится с дневной почтой, вот почему. Горькие слова испаряются после ссоры, точно слюна. Чтобы запомниться, им нужны те, кто их запишет, передаст, — подлецы-соучастники. Диего никого не хотел обидеть своим письмом; он по-прежнему уважает Льва. На той неделе у художника воспалились глаза, а желудок свело спазмом, потому что переел за обедом сэндвичей со свининой. Вот в этой-то душевной неразберихе у него и вырвались ядовитые фразы. Теперь сказанного не воротишь.

А секретарь? Повинна ли в том его праздность или гордыня? Письмо было по-французски, но неужели нельзя было попросить Вана помочь изменить формулировки и напечатать более тактичный вариант? И почему он не отправил письмо сразу же, как велели? Воспоминание о прошлогодней жакаранде в окне, звон на кухне — видно, что-то разбилось, — и он ни с того ни с сего позабыл о поручении и оставил письмо на столе.

Ошибка стеснила ему грудь, как жертве катастрофы: преданность Льву, словно куски металла, давила тяжестью. Искореженный двигатель Риверы извергал бензин, угрожая взорваться. Чтобы выпутаться, нужно было сделать выбор. Диего предложил остаться в качестве повара, переписчика и мальчика на посылках за те же деньги, которые художник платил с самого первого дня, когда смущенный парнишка смешивал для него штукатурку в Национальном дворце. Но Лев тоже попросил остаться у него на службе. Ему более, чем когда-либо, необходим надежный секретарь — из-за опасного переселения и растущей рассеянности Вана. Лев предлагает постель и кров в доме чистых, ярких грез, которые завтра же могут погибнуть. Художник предлагает деньги и требует лишь преклонения.

В семь часов утра, после кратковременного дождя, Лев Троцкий собрал чемодан и, перешагивая лужи на мощенной камнем дорожке, в последний раз покинул Синий дом. Они с супругой устроились на заднем сиденье машины вместе с охранником Лоренцо, на коленях у которого лежало ружье; впереди расположился Ван, тоже вооруженный. Водитель сидел очень прямо, точно все его тело, как у индуса, пронзали тысячи гвоздей вины.

— Мы готовы, сынок. Вперед, — велел Лев, и маленькая компания проехала шесть кварталов до пустого разваливавшегося дома на улице Калле-Виена, нанятого у некоего семейства Турати, — нового пристанища Троцких.

Только в кино убитым горем удается искуснее притворяться веселыми. Усилиями Льва все приободрились. Наталья, позабыв про фанодорм, принялась за уборку: сметала паутину с высоких бледно-зеленых потолков особняка, выстроенного в эпоху Порфирио Диаса, мыла окна из свинцового стекла и переставляла мебель. Иногда, повязав фартук, она готовит Льву завтрак. Сегодня покрасила рейки на стене и все деревянные шкафчики в столовой в симпатичный желто-коричневый цвет, который Фрида нашла бы скучным. Какое облегчение, что она больше не читает эти записи.