Горы, моря и гиганты - Альфред Деблин

— Ну довольно, Марион! Не правда ли, теперь довольно?

— Я сама не отказывалась от нее. — Марион, как только руки ее опустели, начала дрожать. — Это ты ее у меня забрала, запомни.

Марион так и сидела на стуле, пока заколачивали крышку гроба.

— Мой платок, положите сверху мой шелковый платок. Теперь ты забрала его у меня. Теперь это свершилось.

Она вышла из тихой комнаты. Пошла по коридору. Открыла дверь, за которой спала старшая девочка. В комнату светила заря.

— Почему только одна? Почему только… Другая тоже могла бы… Что же мне теперь — ждать?

Дрожь распространялась волнами от колен вверх, до шеи; Марион двумя неосознанными движениями вынула из кроватки спящую девочку, высоко подняла. И уже изо рта ее вырвался крик: «Дезир, Дезир!» Она так настойчиво-резко крикнула, во все горло, что отец девочки через считанные секунды был рядом с ней. Она, отвернувшись от света, выдавила сквозь зубы:

— Вот ребенок. Возьми его. И уложи.

Ему пришлось разжимать пальцы Марион, сомкнувшиеся вокруг ручек ребенка (который спал, свесившись через ее плечо) — разжимать эти сведенные судорогой холодные пальцы, один за другим.

С того дня Марион возненавидела Мардука. Ничто так не радовало ее, ничто так не волновало, как ненависть к консулу — этому долговязому человеку, одетому в буро-черное, с большой головой и темными серьезными глазами, стоящему на ненадежных ногах. Когда она вернулась домой от ребенка, от своего мужчины: там ее встретило это чувство и мощно завладело ею. В ее ненависти было что-то и от предощущения мести. Но с этой местью она могла повременить. Она не сомневалась, что у нее все получится.

И вот однажды она снова оказалась перед Мардуком, который шагнул ей навстречу из стены уральского пламени, оторвавшись от скопления бегущих и тонущих людей.

— Отойди оттуда, — крикнула она ему, — ты там плохо смотришься.

И потянула его к пирамиде черепов:

— Вот здесь, Мардук, ты смотришься хорошо. Стой здесь.

— Чего ты хочешь, Балладеска?

— Балладеска, Балладеска… Мне до баллад никакого дела нет. Не мои то были баллады. Я могу лишь сказать, что…

— Что ты меня любишь.

— Что я тебя люблю? Ты спятил, Мардук! Я — и люблю тебя? За что же это? Ради чего?

— Можешь смеяться. Но именно потому ты и пришла сюда, потому я тебя впустил — одну, без охранников. Сюда часто приходят женщины. Такое я замечаю сразу. Но для меня это ничего не значит.

Она подступила к нему вплотную:

— Ты обезумел, Мардук. Я запрещаю тебе так говорить. Ты потерял всякий стыд. Я не сделала тебе ничего такого, чтобы ты оскорблял меня.

— У тебя умерли дети, Марион. Ты пришла, чтобы я тебя утешил.

— Мой ребенок жив, умер только один.

— Ну так и люби своего ребенка.

— Что тебе за дело до него? Стой где стоишь, возле черепов. Будь на то твоя воля, ты бы превратил в пирамиду черепов всю землю.

— Мне придется позвать охранников.

— Зови… Нет, не надо, Мардук. Сделай это. Не делай. Боже… Что мне на это сказать.

Она внезапно побледнела до синевы. Дрожала так, что едва держалась на ногах. Была в крайне подавленном состоянии; посмотрела на себя, сверху вниз; чесала, растирала себе подушечки пальцев:

— У меня нет с тобой ничего общего. Сама не знаю, что мне тут понадобилось. Ты ошибаешься, утверждая, что я тебя люблю. Я никуда не уйду отсюда. Ты не имеешь права звать охранников. Дай дай мне еще постоять здесь. Я скоро умру. Ты меня не знаешь.

Совсем тихо стоял долговязый Мардук. Эта Дивуаз домогается моей любви. Он ничего не чувствовал, но глубоко внутри что-то дрожало, как в городе тихо дребезжат оконные стекла под громовыми раскатами очень далекой битвы. Рот его начал растягиваться в улыбку:

— У меня есть еще кое-какие дела, Марион.

— И у меня.

— Так что же?

— Позволь мне… — Она пошатнулась; откинув голову, прикрыла глаза; сглотнула. — Позволь мне… остаться в этом доме. На пару часов.

Его нутро задрожало сильнее, глубже; он напряг мышцы висящих вдоль тела рук, сжал кулаки, сказал тихо:

— У меня так не заведено. Я не допускаю к себе женщин.

— Позволь мне быть… Поблизости от тебя, Мардук.

Ему пришлось обойти пирамиду; он ступил под большую пламенеющую картину, опять отделился от нее — в черно-буром распахнутом пальто. Марион еще раньше закрыла глаза, не двигалась, лицо ее стало неузнаваемым. Мардук же глаза распахнул, прикусил нижнюю губу. Он не понимал, что вообще в этой комнате происходит: почему его плечи окатывает то жаром, то холодом. Он почувствовал, как ноги сами двинулись к Марион; легко усмехнулся, дотронувшись до ее руки:

— Что ж, я распоряжусь, чтобы тебе здесь предоставили комнату. Только никому не рассказывай. Я так никогда не делаю.

Ее рука отдернулась; она почти беззвучно сказала:

— Это хорошо с твоей стороны, Мардук.

Он увидел, как сильно она страдает; схватил за руку — Марион, казалось, была под наркозом, — повел по коридору в какую-то комнату, где она высвободила руку, села на стул.

— Марион, я буду недалеко. Когда захочешь, просто подними эту трубку. И тебе скажут, где я.

Светловолосая Балладеска уронила голову на стол. Только когда Мардук вышел, она исторгла из себя звериный вопль, уже давно комом стоявший в горле, машинально принялась раздергивать на нитки бахрому скатерти. И вдруг замерла, руки ее безвольно повисли. Плечи тоже поникли, она вся вроде как осела, улыбалась теперь мучительно, голову подперла рукой, выдавила из себя:

— Ну вот я и здесь. Пристала к берегу. Или: выброшена на берег. Или-Или. Мардук может появиться в любой момент: стоит поднять телефонную трубку, и он придет. Моя рука поднимет трубку, эта маленькая рука. Я в его доме, под его крышей. Марион, дорогая, сейчас лучше всего — заснуть!

Марион не вспомнила ни о дочке, ни о Дезире, ни о людях из своего окружения. Ей показалось, она достигла конца долгого пути. И она, положив голову на скрещенные руки, заснула, сладко проспала около часа. Подумала, очнувшись от сна: «Заколдованный дом! Что со мной? Я и вообразить не могу ничего прекраснее, чем это сейчас. Мардук вот-вот придет. Мардук должен прийти».

Когда она подняла трубку, ей сказали, что Мардук спит у себя в комнате. «Он тоже. Тоже». Она схватилась за грудь, глаза ее сияли. Когда стемнело, она позвонила снова. Мардук все еще спал. Смущенная, подошла она к аппарату. Спокойный мужской голос сообщил ей, что консул у себя в комнате, спит.

«Я веду себя как попрошайка, как рабыня. Мне нужно вооружиться». Вслух она проговорила: «Он скоро придет», пока собирала с полу раздерганную кайму от скатерти и складывала в кучку на столе; рядом с этой кучкой и села. Нажала на загоревшуюся кнопку.