Повести монгольских писателей. Том первый - Цэндийн Дамдинсурэн

в старой, заплатанной одежде. Его тоже пригласили к трапезе. Но гость ел нехотя, словно кусок не лез ему в горло.

— Эта Цасанчихэр натворила много бед: родную мать сожгла! — облизывая жирные губы, процедил Гампил. — Мне бы только найти ее, — уж живой от меня она не уйдет…

Тут, к общему удивлению, лама отставил чашку и так посмотрел на Гампила, что князю невольно стало не по себе.

— Никому не дозволено отзываться столь непочтительно о Цасанчихэр, прекраснейшей из девушек! — грозно воскликнул лама.

— Дерзкий служитель бога, ты пожалеешь о своих словах! А ну, слуга, держи его. Мы его мигом доставим куда следует. Под пытками у него развяжется язык. Небось этот лама и сбежал с девчонкой. — Все больше распаляясь, Гампил вскочил с места и приблизился к молодому ламе: — Ну-ка вытяни руки, вязать буду, — приказал он.

Лама покачал головой.

— Нет, почтенный, этого ты никогда не сделаешь.

— Это еще почему? — взревел Гампил и, вытащив нож, кинулся на ламу.

Однако тот схватил его за руку и с силой оттолкнул от себя. Не ожидавший столь решительного отпора, князь не устоял на ногах и повалился на спину. Падая, он ударился затылком об острый край сундука, дернулся и затих.

— Убили! — заголосила старуха. — Что теперь с нами будет?

— Не тревожьтесь, матушка, скоро очнется, — сказал лама, направляясь к выходу. — Когда он придет в себя, передайте ему, что меня зовут Цолмон.

— Ой-ой!.. — Гампил поднял голову. — Чего же ты стоишь, болван! — закричал он слуге. — Беги, догоняй этого мерзавца, я с него три шкуры спущу…

Напрасно слуга пытался задержать Цолмона, — только топот копыт был ответом на его крики. Тем временем Гампил снял с руки золотое кольцо и сунул его старику.

— Молчи о том, что видел и слышал.

— Господин, — робко доложил слуга, — небо помогло Цолмону бежать.

— Ты не мог догнать пешего?

— Господин, он взял вашего скакуна!

* * *

Князья уповают на знатный свой род,

Безродный своею отвагой берет.

Твердыня богатого — горы монет,

У нас, кроме правды, прибежища нет!

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ОХОТНИК

В предгорье Зун-бурэн-хан-улы поселился одинокий охотник. Мало кому могла прийти в голову странная мысль выбрать для жилья этот медвежий угол. Шалаш, лук, стрелы да конь — вот и все, что было у него. С рассветом он уезжал в горы и возвращался на закате. Сводив коня на водопой, он устраивался на ночлег.

Стоял осенний погожий, хоть немного и ветреный, день. Охотник поднялся, как обычно, засветло и, напоив лошадь у ручья, стал… расчесывать черепаховым гребнем длинные черные косы.

«Сегодня должен приехать Хайнзан и привезти припасов. Повезло же мне встретить таких добрых людей, как этот старик и его жена! Наверное, о своей родной дочери они не заботились бы лучше, чем обо мне», — думала Цасанчихэр.

После наезда соглядатаев на аил Хайнзана старики решили, что оставаться у них девушке слишком опасно, а спрятать ее у знакомых негде, — вот и придумали они отвезти ее в безлюдные горы. Цасанчихэр заплетала косы, а губы ее шептали стихи, слагать которые она теперь стала часто:

Разгадать человеку давно бы пора,

Почему навлекают несчастье ветра,

Почему нам грозит постоянно беда,

Почему никогда не щадят холода

Молодую любовь…

У девушки сегодня было особое настроение. Словно предчувствуя ожидавшие ее перемены, Цасанчихэр устремляла взор на горные вершины, покрытые желтеющими лесами, и чувства, теснившие ей грудь, становились прекрасными словами:

Когда сгустятся над степями тени,

Сквозит во мгле осенний лунный свет.

И по ночам в душе моей смятенье,

И почему-то мне покоя нет.

Когда захватывает дух от стужи

И степь сверкает в зимней седине,

Тревогу, каждый год одну и ту же,

Я чувствую, тоскуя о весне.

Наверное, весна сродни свободе,

И, восприяв ее во всем живом,

Мы, люди, лучшее, что есть в природе,

Всем сердцем радость вдруг осознаем.

И летом расцветают степи снова,

Горячей крови дикий мак под стать,

И сердце человека вновь готово

Любить и за любовь свою страдать.

Интересно, получится ли песня, если к этим стихам подобрать мотив? Цасанчихэр вскочила на коня и поехала в горы, звонко распевая только что сложенные стихи. И песня достигла слуха случайно забредшего в эти места охотника. Он придержал свою лошадь, пока певец не выехал прямо на него.

— Ай, кто тут? — испугалась Цасанчихэр.

— Не бойся, юноша, я такой же охотник, как и ты.

— Откуда тебе известно, что я охотник? Я тебе этого не говорил.

— Ведь за спиной у тебя лук, а в колчане, надо полагать, стрела. Не так ли?

— Верно!

Цасанчихэр наскучило вынужденное одиночество, и она охотно поддержала беседу. Только где она слышала этот низкий голос, где видела это красивое лицо с узкой полоской усов? И вдруг представился свадебный пир, юноши, наперебой выкрикивающие женские имена. Кажется, это он сказал тогда, что ее зовут Алтаншага. Цасанчихэр прикусила губу, — как бы он не узнал ее. Всадники вскоре разъехались. Встреча эта растревожила девушку. И незнакомый охотник в волнении стал припоминать, где же он мог видеть это прекрасное белое лицо и эти брови, похожие на размах ласточкиных крыльев.

СТИХИ, СТИХИ

Цасанчихэр сидела у обломка скалы, заменившего ей стол, и, опустив голову на руки, пыталась собраться с мыслями. Недавно она решила записывать все стихи, которые приходят ей на ум. По ее просьбе старик Хайнзан привез бумагу, кисточку и тушечницу с тушью. Новое стихотворение Цасанчихэр назвала «Лето». Вот оно:

Степь лучами теплыми согрета,

И везде — цветенье без конца.

Лето! Благодетельное лето!

Радостью приходишь ты в сердца.

Звонкий край ручьев и птичьих песен,

Облаков и длинноногих трав!

Летний день! Воистину чудесен

Твой любвеобильный, щедрый нрав.

Пролетят над головами грозы,

И запахнет свежестью земля.

Бабочки запляшут и стрекозы,

Душу человека веселя.

Кончив писать, Цасанчихэр вытерла кисточку и убрала ее в деревянный футляр. Вздохнула и растянулась на груде ветвей отдохнуть. Она не видела, как на горе появился всадник и вскоре выехал на небольшую площадку перед шалашом. Только тогда девушка