Алина и Валькур, или Философский роман. Книга первая - Маркиз де Сад

дурным или прекрасным в зависимости от страны, где выносится суждение. Человек мудрый, если он желает жить счастливо, подчиняется обычаям той земли, куда его забросила судьба. В Лиссабоне я, пожалуй, поступал бы как ты. В Бутуа я подражаю неграм. Ну что я должен тебе подать на ужин, раз ты не желаешь есть то, что здесь едят все люди? Хорошо, у меня есть старая обезьяна, так и быть, прикажу ее зажарить. Но мясо у нее жестковатое».

«Согласен, и уж конечно я съем огузок или спинку твоей обезьяны с меньшим отвращением, чем нежное мясо одалисок твоего владыки».

«Черт возьми, да все не так! Мы вообще не едим мясо женщин; оно жилистое и невкусное, ты не увидишь, чтобы в этой стране его где-нибудь подавали к столу.[20] Сочные яства, которые ты только что презрел, приготовлены из ляжки дикаря-жага, убитого во вчерашнем сражении. Мясо молодое, свежее, сочное, и блюдо из него обещает быть очень вкусным. Я приказал поджарить мясо в печи, в собственном соку. Посмотри, но если тебе оно не по нраву, жуй обезьяну, но будь любезен и не сердись на меня, когда я проглочу несколько аппетитных кусочков человечины».

«Оставь обезьяну в покое, — ответил я хозяину дома, заметив блюдо с пирогами и фруктами, несомненно приготовленное для нас в качестве десерта. — Ешь сам свой омерзительный ужин, я же, расположившись в противоположном углу как можно дальше от тебя, ограничусь этими скромными плодами, их и так более чем достаточно, чтобы утолить чувство голода».

«Мой дорогой соотечественник, — сказал мне, продолжая поглощать своего жага, ставший людоедом европеец, — скоро ты откажешься от этих химер. Я вижу, ты порицаешь здесь много всего, но в конце концов все это будет доставлять тебе удовольствие. Привычка научит повиноваться ей любого, вкусы же формируются у человека привычкой».

«Если судить по твоим словам, брат, то, видимо, извращенные вкусы твоего властелина уже стали также и твоими?»

«Во многом, мой друг. Посмотри-ка на этих молодых негров, они заставляют меня отказаться от женских ласк точно так же, как и Бен-Маакоро. Впрочем, уверяю тебя, я отнюдь не страдаю от недостатка женского общества… Будь ты менее щепетилен, я бы тебе предложил… В этом вопросе дело обстоит точно так же, как и в предыдущем, — говорил португалец, показывая на отвратительное мясо, которым он насыщался. — Но ты все равно откажешься».

«Можешь не сомневаться, закоренелый грешник. Знай же, что я скорее предпочту бежать из этой проклятой страны, рискуя попасть на обед ее обитателям, нежели останусь здесь хотя бы на малое время с опасностью развратиться нравственно».

«Под нравственным развращением не следует понимать обычай есть человеческую плоть. Употреблять мясо человека в пищу так же естественно, как и есть мясо быка.[21] Ты, вероятно, думаешь, будто война, на которой гибнет множество людей, является бичом человеческого рода. Но если человек уничтожен, не все ли равно куда отправятся его составные части, — в вырытую в земле могилу или во внутренности другого человека?»

«Допустим. Но если считать истинным, что человеческое мясо для каннибала является лакомством, как утверждают вместе с тобой все людоеды, то ради удовлетворения гнусного чревоугодия возникает потребность в убийстве; таким образом, оба вида преступлений соединяются и затем совершаются очередные злодейства. Путешественники сообщают нам о дикарях, пожирающих собственных противников, причем эти путешественники их оправдывают, уверяя, будто они едят исключительно врагов. Но кто будет утверждать, что дикари, ныне поедающие тела военнопленных, когда-нибудь не начнут войну ради того, чтобы полакомиться человеческим мясом? Итак, в последнем случае перед нами крайне опасное и предосудительное пристрастие, которое становится первопричиной, ведь именно из-за него человек с оружием в руках нападает на себе подобного, что приводит к уничтожению человеческого рода».

«Не верь этому, мой друг, властолюбие, мстительность, алчность, тирания — вот они, страсти, подчиняясь которым человек схватился за оружие, именно они побуждают нас уничтожать друг друга. Нам остается теперь узнать, действительно ли убийство является столь великим злом, каким его обычно представляют, или, может быть, оно, подобно прочим бедствиям, совершенно естественно и лишь служит целям природы. Исследование это, впрочем, заведет нас довольно-таки далеко. Прежде всего следовало бы узнать, каким образом ты, существо, предположим, слабое и презренное, неспособное вообще ничего создать, возомнил, будто можешь что-либо уничтожить. По-твоему, смерть почему-то оказывается разрушением, несмотря на то что законы природы исключают разрушение, ведь все ее явления суть не что иное, как ряд метемпсихозов и бесконечных воспроизведений. Итак, сначала надо было доказать, каким образом игра форм, способствующая созидательной деятельности природы, вдруг становится преступлением, нарушающим естественные правила, каким образом благая служба на пользу природе одновременно оборачивается оскорблением ее законов. Теперь ты видишь, мой друг, что подобные дискуссии не дадут тебе спокойно выспаться. Иди же, отдохни; если тебя устроят мужчины, возьми в постель одного из моих негров; если же тебе это больше по душе, возьми несколько женщин».

«Ничего такого я не хочу, мне бы только выспаться где-нибудь в уголке, — сказал я моему уважаемому наставнику. — Прощай, я отправляюсь спать, проклиная и презирая твои взгляды, с отвращением вспоминая твои нравственные правила. И все же я возношу хвалу Господу за то, что он осчастливил меня встречей с тобой в этом месте».

«Сегодня я должен окончательно ввести тебя в круг твоих будущих обязанностей, — сказал, разбудив меня на следующее утро, Сармиенто. — Следуй за мной — прогуливаясь по округе, мы наговоримся вдоволь.

Мой друг, — продолжал португалец, — невозможно даже представить, в каком унизительном состоянии обретаются женщины в этой стране: иметь много жен здесь — признак роскоши… Особенно заботиться о них, впрочем, не принято. И бедняк и богач на этот счет мыслят одинаково. Слабый пол в Бутуа эксплуатируется точно так же, как вьючный скот в Европе. Женщины засевают поля, пашут, жнут, а придя домой, делают уборку и всю домашнюю работу. В довершение этого местный обычай требует, чтобы в жертву идолам приносили исключительно женщин. Жестокие дикари постоянно подвергают их насмешкам; жены становятся жертвами или плохого настроения своих мужей, или их невоздержанности и неограниченной власти. Взгляни-ка сюда, на маисовое поле, видишь ли ты этих обнаженных женщин: сгорбившись, они проводят борозду в поле, трепеща под кнутом супруга, надзирающего за работами. Возвратившись домой, они должны приготовить пищу своему свирепому мужу, подать на стол, и, несмотря на все труды, за ничтожнейшее упущение они получают сто ударов жердью».

«Из-за этих гнусных обычаев численность населения должна значительно снизиться?»

«Да, это так, и в особенности причиной его уменьшения послужили