Алина и Валькур, или Философский роман. Книга первая - Маркиз де Сад

два обычая. Во-первых, среди здешнего народа господствует мнение, будто бы женщина является нечистой за неделю до и на неделю после того периода, когда по природе она очищается. Муж, таким образом, считает жену достойной своего общества лишь неделю в месяц. Во-вторых в равной мере уменьшает численность населения и такой обычай: после родов женщина обречена на строжайшее воздержание (в течение трех лет она не показывается на глаза мужу). К числу препятствующих росту народонаселения причин следует отнести и всеобщее презрение, с каким относятся к женщине, как только замечают ее беременность. С этого времени она не осмеливается более появляться в обществе, все над ней насмехаются, показывают на нее пальцем, ей даже запрещается входить в святилище.[22] Эти обычаи вошли в привычку у населения, некогда чрезвычайно многочисленного. Слишком большой народ, ограниченный к тому же соседними государствами и поэтому неспособный ни расширить свою территорию, ни образовать колонии, неизбежно должен был стремиться к самоуничтожению. Но сегодня человекоубийственные порядки выглядят нелепо, поскольку при общении с португальцами королевство могло бы даже обогатиться вследствие избытка подданных. Я поделился с дикарями моими наблюдениями, но они пришлись им не по вкусу. Когда же я говорил, что не пройдет и столетия, как их народ погибнет, они только смеялись в ответ. Ненависть к продолжению человеческого рода глубоко укоренилась в сердцах жителей этого государства, но в душе царствующего монарха она проявляется особенно ярко, ведь его наклонности совершенно противоестественны. Если ему даже и случится забыться в объятиях какой-нибудь из своих жен, если каким-то образом он разбудит ее чувства, то несчастная из-за излишней страстности тут же подвергается смертной казни, так что она не в состоянии дать жизнь ребенку, не рискуя при этом собственной жизнью. Поэтому женщины здесь принимают самые разнообразные меры предосторожности, дабы воспрепятствовать зачатию или попросту изгоняют из себя плод. Вчера тебя поразило число жен монарха, но, несмотря на их огромное количество, к ежедневной службе пригодны только четыреста женщин. Когда они заболевают, их на все время болезни тщательно запирают в отдельном помещении, прогоняют с глаз, наказывают, карают смертью за малейшее нарушение, приносят в жертву идолам, так что их становится все меньше с каждым днем. Остальные, работающие в саду и во дворце и ублажающие властителя; разве так уж они и многочисленны?»

«Но если женщина подчиняется законам природы — сказал я, — то она тут же делается нечистой и не может работать в саду своего господина? По-моему, заставлять ее там трудиться — значит поступать достаточно жестоко, не говоря уже о том, чтобы объявлять ее недостойной выполнять даже эту обременительную работу, поскольку она разделяет судьбу, определенную всем другим женщинам».

«Тем не менее это так: владыка не желает, чтобы находящаяся в известном положении женщина дотрагивалась хотя бы до листика в его саду».

«Горе народу, порабощенному суевериями! Какие взгляды! Эти люди приближают час собственной гибели!»

«Их гибель неминуема: при всей обширности королевства сегодня в нем не насчитывается и тридцати тысяч жителей. Повсюду царят пороки и разврат; ослабленное ими, Бутуа скорее всего погибнет само по себе, так что хозяевами здесь скоро сделаются люди племени жагов, которые ныне считаются данниками. Именно они окажутся победителями, впрочем, у них пока еще не появился вождь, способный совершить этот переворот».

«Значит, порок представляет собою опасность, а растление нравов губительно?»

«Я бы не прибегал к таким обобщениям. Если говорить об отдельном лице или народе, с тобой можно отчасти согласиться, в общем же плане все обстоит по-другому. Эти мелкие неприятности не влияют на величественные замыслы природы: какое ей дело до того, будет ли государство более или менее могущественным, процветает ли оно благодаря царящим в нем добродетелям, гибнет ли оно из-за пороков? Непостоянство — главнейший закон нашей общей повелительницы, так что пороки, гарантирующие данный закон, становятся необходимыми. Создавая, природа тем самым уже обрекает на разрушение. А если разрушение осуществляется вследствие порока, то порок входит в число законов естества. Преступления тиранов Древнего Рима, какими бы тяжелыми для отдельных лиц они ни казались, на деле являлись всего лишь средством, с помощью которого природа уничтожила Римскую империю. Значит, социальные условности противоречат законам природы, значит, преследуемые по закону преступления полезны великому целому, значит, уничтожение человека необходимо для исполнения общего замысла. Мой друг, смотри на вещи в целом, никогда не следует мыслить мелко. Помни о том, что природа из всего извлекает пользу и ни одно изменение на земле не может не принести ей выгоду».

«Ну и ну! Выходит, гнуснейший поступок столь же полезен природе, как и добродетельное деяние?»

«Совершенно верно; именно так и должен рассуждать человек действительно мудрый, обязанный полагать и тот и другой образ действий вполне нейтральным с точки зрения морали. Из них он выберет наиболее благоприятный, позволяющий сохранить жизнь и соблюсти свои интересы. Между видами природы и планами частного лица существует важное противоречие: выгодное природе почти всегда наносит вред человеку. Для нее порок весьма полезен, между тем как нас он часто приводит к гибели. Ты полагаешь, что некто, отдаваясь своим разнузданным и испорченным нравам или же следуя своим порочным наклонностям, творит зло. Однако, будут его деяния восприняты как зло или нет, это целиком зависит от страны, где человеку суждено жить. Оценивай его поступки исходя из общего порядка вещей, и ты увидишь: он только подчиняется законам природы. Суди его как такового, и ты поймешь: он всего лишь стремится получить удовольствие».

«Твоя философская система уничтожает любую добродетель».

«Но добродетель — понятие относительное. Повторяю тебе это еще раз, ибо данную истину необходимо усвоить в первую очередь, прежде чем дерзнуть ступить под портик Ликея. Именно поэтому я и говорил тебе вчера, что в Лиссабоне я бы вел себя совсем иначе, чем здесь. Ложно считают, будто бы существуют какие-то добродетели, обладающие характером безусловным, ибо все они целиком зависят от места обитания народа. Уважать следует только добродетель, способную сделать человека счастливым, а именно ту, что господствует в его стране. Неужели ты думаешь, будто житель Пекина обретет счастье у себя на родине, подчинившись добродетелям французов, или, наоборот, пороки китайцев вызовут угрызения совести у немца?»

«Зыбкая, однако, получается у тебя добродетель, да и существовать она не может повсюду одинаково».

«А к чему нам потребна ее незыблемость? Разве ты нуждаешься в универсальной добродетели, ведь для счастья вполне хватит и национальной».

«Ну, а Господь? Ты же вчера молился».

«Друг мой, не смешивай привычное поведение с философскими убеждениями. Вчера я, положим, подчинялся обычаям моей