Любовник Дженис Джоплин - Элмер Мендоса

Давид видел, что Толстяк и Длинный стоят наготове, и с бьющимся сердцем спросил:

— В котором часу вы меня отпустите? Маскареньо взорвался:

— Отпустить тебя, каброн, мать твою? Думаешь, я тебя отпущу в обмен на какой-то вшивый долбаный дом? Ну, нет, прытко пела рыбка, и не надейся, мы, "драконы", стоим большего! Гребаные наркоторговцы считают, что им все подвластно, но меня купить у них кишка тонка! Почему этот пендехо Мохардин заодно с партизанами? Какую он получает выгоду? Я ему кислород перекрою, вот увидишь! — Давид заметил, что из-за долгой тирады Маскареньо выбился из сил. — Я умею выполнять договоренности, — заявил он вдруг. — Конечно, я отпущу тебя, но сначала ты мне назовешь организаторов митинга!

— Клянусь вам, что мне ничего неизвестно, я в это время сидел взаперти!

Франко перебил его:

— Послушай, кабронсито, твой двоюродный брат сначала твердил то же самое, мол, никого не знаю, но когда мы его хорошенько обработали, а потом отрезали яйца и ему же скормили, он, естественно, заговорил по-другому — очень уж любил наряжаться в женское платье, вот и запищал, как педик.

— Ублюдок!

— Что ты сказал? — Маскареньо подал знак Толстяку, и тот пинком опрокинул Давида на пол; Длинный принес капельницу, одной рукой сдавил пленнику рот, а другой вставил в нос катетер; Франко и Лоса тем временем держали его за обе ноги. Давид захлебывался, каждый очередной пузырек означал продолжение ада, так что его бессмертная часть заговорила что-то о подводном плавании и ржавых саблях. Его отпустили, только влив в него все до последней капли. Давид не сразу пришел в себя, нестерпимая жгучая боль долго не ослабевала.

— Смотри сюда, Ротозей, — велел ему бледный Маскареньо, с отвратительным бесстыдством достал свой член и стал мочиться в опустевшую бутылку. — Нам стало известно, что ты обожаешь сидр, и мы сейчас доставим тебе это удовольствие. — Закончив мочиться, он прерывающимся от тяжелого дыхания голосом обратился к Франко и Лосе: — Теперь вы внесите вклад в общее дело, — и передал им бутылку. Всем троим удалось наполнить ее доверху.

"Вот, не хотел пить свою мочу, теперь придется чужую", — сказала карма. "Может, от нее мне полегчает?" — "Как бы не так, от чужой мочи пользы никакой!"

— На колени, Ротозей! — Длинный и Толстяк зажали его с обеих сторон. Несмотря на изможденный вид, Маскареньо вызвался напоить мочой Давида из собственных рук; Толстяк пальцами зажал нос жертве, а команданте вставил бутылку в рот. — Я уже сказал, что освобожу тебя, вот, попей на дорожку, чтоб не мучила жажда. — У мочи был резкий, кислый вкус, Давид поперхнулся несколько раз, едва сдерживая приступы рвоты.

— Наслаждайся, Ротозей! — приговаривал команданте. "Болтун спотыкается чаще, чем хромой", — заметила карма.

— Вы только посмотрите! — засмеялся Франко. — Парню пришелся по вкусу этот сорт пива!

— Похоже, он не отказался бы от добавки! — подхватил Лоса. — Придется созвать весь полк. — Давид большими глотками допил остатки.

— Отлично, Ротозей, вот это по-нашему, будь для нас и дальше своим человеком, потому что мне необходима информация! Про Чуко и Бакасегуа я уже знаю, но у меня мало сведений о новичках, о тех, кто поступает к нам в эти дни. А поскольку Лоса переводится в Герреро, угадай, кто останется в тюрьме вместо него! — Давид сыто рыгнул, и все загоготали. — Голодать мы тебя не заставим, для нас это принципиально, в следующий раз накормим тебя до отвала нашим дерьмом! — Лицо Маскареньо устало осунулось; внезапно его глаза потускнели, пустая бутылка выскользнула из рук. Франко и Лоса бросились к нему и удержали от падения.

— Команданте, вам надо на воздух!

— Да, вы правы, Имельда, наверное, надо передохнуть. Чертова язва, пулевое ранение и то бы так не донимало!

Как только Толстяк открыл дверь, Давид кинулся к лежащей на полу бутылке. "Помни, некоторые благоприятные возможности уже не повторятся никогда!"

— Берегись! — воскликнул Лоса, но прежде, чем кто-либо сумел выхватить из кобуры пистолет, Давид выпрямился и с криком "За Чато!" мощно метнул бутылку. Франко заметил ее, но не успел даже руку поднять.

"Пок!" Удар по голове был так силен, что он упал на троих своих товарищей, и все четверо растянулись на полу. Длинный вскочил первым, подбежал к пленнику и чудовищным ударом сбил его с ног. Лоса спихнул с себя безжизненное тело Франко:

— Ах ты, гад! — и бросился на подмогу Длинному.

Смертельная рана на голове у Франко продолжала кровоточить. Длинный уже начал душить Давида, но Маскареньо приказал:

— Не трогай, он мой! — Кожа у него на лице приобрела цвет зубного порошка. — Прытко пела рыбка!

Франко лежал в темной луже. Длинный сидел поверх Давида, который лихорадочно шарил руками в поисках какого-нибудь метательного снаряда.

— Прытко пела рыбка, — насмешливо повторил команданте. — Хотел убить меня? Пендехо, еще не родился человек, который меня одолеет! — Каждое слово угрозы давалось ему с трудом, его кожа покрылась потом. — Ты идиот, и тебя постигнет та же участь, что и твоего двоюродного брата, только ты упадешь с вертолета живьем, ведите его!

— Но, шеф, солнце еще не зашло!

— Мне наплевать, привяжите к нему что-нибудь тяжелое, да чтобы не развалилось в воде! Чертовы партизанские засранцы, да еще с наркодельцами сговорились!

Вечерело, когда вертолет пересек береговую черту залива Мар-де-Кортес. Приняв вторую понюшку кокаина, Маскареньо принялся сокрушаться по поводу смерти Франко:

— Ну и свинью ты нам подложил, Франко был моей правой рукой! — Его лицо перестало быть мертвенно-бледным, но с него не сходило потрясенное выражение.

Пилот с любопытством взглянул на Давида:

— Хочешь покурить, приятель?

Давид кивнул; пилот напомнил ему летчика, что вывез его из Чакалы той давней ночью, когда все только началось. Руки у него были скованы наручниками, и Длинный вставил ему сигарету в рот; Давид глубоко затянулся — что ни делаешь перед смертью, все хорошо. Ему показалось, что поверхность Моря стала темнеть; у него на коленях лежал бетонный блок, привязанный к шее. Дверь вертолета была открыта, а Давида посадили на краю, так, что его ноги свешивались наружу. Когда пролетали над оконечностью полуострова Атамирако, он подумал: "А где же "броненосец Потемкин"?" — но с такой высоты ничего не мог различить; ему стало окончательно ясно, что спасения нет. В этот момент вертолет повернул, и Давиду открылась луна, величественно сияющая над морем.

Маскареньо обернулся с сиденья рядом с пилотом и подал своим подчиненным знак, мол, пора; Давиду захотелось испражниться.

"Наконец-то я с тобой расстанусь, — сказала его бессмертная часть. — Ты не представляешь себе, как я ждала этой минуты! Твоя смерть означает для меня жизнь!" — "Что ты хочешь этим сказать?" — "Все это время я целенаправленно старалась избавиться от тебя! — Это открытие потрясло Давида. — Тебе не понять, какое наслаждение для меня освободиться от твоей оболочки; только потому, что ты невежа и постоянно спорил со мной, мне так долго не удавалось накликать на тебя смерть!" — "Ну и тварь же ты!" — "А ты глупец, который сегодня достанется на ужин акулам!" — "Подлюка!" — "Ты всегда был мне отвратителен, мне хотелось кого-нибудь более мужественного, изворотливого, чтобы не ходил с раскрытым ртом! Думаешь, кто подговорил тебя сцепиться с Рохелио? Если бы тот самовлюбленный клоун не стал целиться в небо, ты бы получил пулю в сердце; точно так же повел себя Ривера, вместо того чтобы разорвать тебя на куски".