Том 2. Учитель Гнус, или Конец одного тирана; В маленьком городе - Генрих Манн

— Кто из нас может быть спокоен за себя! — Он вскочил и, скрестив руки на груди, в волнении забегал вокруг стола.

«Она знает, — думал он в каком-то трансе, — где я провел эту ночь и что я люблю Альбу. Лучше умереть, чем делить мою тайну с кем бы то ни было. А она знает ее. Еще вчера ей было известно имя. Она может меня выдать. Мне нестерпимо зависеть от ее прихоти». И он снова бросился на стул и схватился за лоб.

— Наука утверждает… — снова начал адвокат.

Но тут старик Джордано стал судорожно обмахиваться руками, как будто ему не хватало воздуха.

— Вот оно, предсказание! В этом городе меньше, чем сто тысяч жителей, и эти таинственные обстоятельства… Все ясно — я умру здесь!

— Н-да, осторожность не мешает, — подтвердил баритон, не переставая ощупывать брелок с рожками.

Старик весь съежился на стуле. С адвокатом началось нечто вроде приступа удушья: плечи отчаянно затряслись, руки судорожно хватали воздух, жилы вздулись, глаза выкатились из орбит, как у повешенного.

Внезапно перед столиком, словно из-под земли, вырос капельмейстер Дорленги. Он сказал, с трудом переводя дыхание:

— Господа, на репетицию, прошу вас!

Никто ему не ответил. Италия теребила зубами носовой платок, старик Джордано сердито смотрел в сторону. В конце концов слово взял адвокат.

— Мое почтение, Дорленги, присаживайтесь!

— Не будем терять времени, господа! Я уже и так задержался в этой несчастной школе. Ведь я простой деревенский музыкант, учу детей пению. Ну, идемте же! — Но так как никто не шевелился, он вдруг побледнел и спросил, запинаясь — Что случилось? Я не понимаю!..

Адвокат неистово замахал руками, а затем, сразу успокоившись, опустил руки и сказал как ни в чем не бывало:

— Они не хотят, Дорленги! У них изменились планы, они решили уехать.

— Да, да, уехать! — Италия с судорожной гримасой замотала головой, как будто змея обвила ее своими кольцами.

— Я тоже уезжаю, — сказал старик Джордано. — Я не согласен здесь умереть.

Капельмейстер хотел было опуститься на стул, но нечаянно сел мимо. Адвокат вовремя подхватил его и помог сесть.

— Не отчаивайтесь, Дорленги! Я тоже крайне огорчен, но что поделаешь! Актеры, как известно, подвержены настроениям. И раз мы уважаем их талант, надо считаться и с их настроениями.

— Все равно, — сказал баритон, не спуская глаз со своих брелоков, — лучше, пожалуй, уехать.

Нелло на минуту поднял голову, посмотрел на всех диким, смятенным взглядом, зажмурил глаза, решительно покачал головой и снова уронил голову на руки.

— Вы шутите! — с трудом выдавил из себя капельмейстер и улыбнулся напряженно, улыбкой манекена. — Миленькая шутка, право! Но не пора ли нам? Время позднее, а до театра порядочно добираться.

— Какие уж тут шутки, мой бедный Дорленги! — Адвокат похлопал его по плечу. — Наши артисты испугались Невидимки, ну той, за углом. Только, ради бога, не смотрите туда! И в конце концов кто его знает: это не лишено оснований; даже я начинаю сомневаться… По правде говоря, слишком уж много всяких странных происшествий сразу. Почему именно сегодня дон Таддео устроил нам эту неприятность с ключом? К тому же — вот память-то у меня! — как раз этой ночью жене нашего почтенного хозяина гостиницы Эрсилии Маландрини явился дух ее покойного отца.

Италия залилась смехом. Все удивленно посмотрели на нее.

— Так дух, говорите? — спросила она.

— Разумеется, дух, сударыня, — серьезно подтвердил адвокат. — Я отнюдь не принадлежу к тем, кто отрицает существование души. Я ни в коей мере не противник религии, хоть и враждую с ее служителями.

— Ну, уж это дух так дух!.. — Италию разбирал неудержимый смех.

— Не люблю, когда женщина смеется над религией, — степенно пробасил аптекарь.

Это замечание отрезвило артистку, и она внимательно и серьезно заглянула аптекарю в глаза.

— Синьорина смеется! Смотрите, она смеется! — обрадовался Дорленги. Он вскочил со стула, видно было, как по его нежным щекам разливается бледный румянец, сползая вниз, под редкую белокурую бородку. — Я так и знал, что вы меня не подведете! — сказал он голосом, дрожащим от наплыва чувств. — Но где же синьорина Флора Гарлинда?

— О, — рассмеялся Гадди, — насчет нее не сомневайтесь! Гарлинда будет петь! Она будет петь и одна, без нас, если придется. Ей не страшен ни черт, ни дурной глаз или примета — она ни во что не верит.

— Ну, так пошли, она нас догонит. Рояль уже там. — И он показал на уличку, ступеньками уходившую в гору. — Знали бы вы, чего мне стоило доставить его туда… Ну, так как же?.. Прошу вас, господа, убедительно прошу!

— А ведь, пожалуй, этак-то спокойнее — ни во что не верить! — рассудительно заметил адвокат.

— Если вы не пойдете, я погиб, — сказал капельмейстер, сжимая ладонями виски.

— Есть вещи, в которые невозможно не верить, — возразил кавальере Джордано. — А тем более нам, актерам.

— Все мои надежды!.. Неужели вы допустите, чтобы все пошло прахом?

— Как не верить, когда я сам это испытал. — И баритон ударил себя в пухлую грудь. — В Пезаро у примадонны прямо из-под рук исчезли банки с гримом, а потом, представьте, объявились в совершенно другой уборной. Мне все время приходилось бегать к ней за своими.

— Это стоит рассказать твоей жене, — ввернула Италия.

— Неужели я никогда не вырвусь отсюда? — И капельмейстер изо всех сил стукнул о спинку стула ребром ладони. А потом наклонился и стал разглядывать свои потные руки со вздувшимися жилами, торчавшие из чересчур длинных обтрепанных рукавов.

И услышал возмущенный ответ:

— Однако вы с великим удовольствием поехали сюда. И, надо полагать, сто пятьдесят…

Но кавальере Джордано повелительным жестом успокоил разгоревшиеся страсти.

— В Парме, в городском театре, водится привидение, хотя многие, кто там выступал, этого и не подозревают. Я видел его сам. — И он внушительно закивал головой, заглядывая каждому в глаза. — Это привидение было сто лет назад придворной дамой, которая, по преданию, любила актера, хотя обет запрещал ей любить кого-либо. Но вот с той поры всякий раз, как выступает молодой, еще неизвестный публике тенор, привидение подземным ходом пробирается из дворца в театр. Оно садится в ту ложу, где бывало при жизни, и ждет, как долго удастся актеру держать ту самую ноту…

— Ту самую? — эхом откликнулись слушатели.

Капельмейстеру не сиделось на месте. Он бросился на площадь, сердито разогнал кучку галдевших мальчишек и подошел к фонтану.

— Погибла моя увертюра! — повторял он то глухо, то с выкриками, скрежеща зубами. Он уперся обеими руками в каменный край фонтана и громко застонал. — Ее должны сыграть