Вехи. Три десятилетия в зеркале венгерской литературы - Аттила Йожеф

хотелось бы сказать что-нибудь хорошее, ведь они были приютом для людей, а теперь напоминают кучу мусора. Черепичные крыши обвалились, внутри кучи пепла и земли.

Я все иду по насыпи мимо Дунафалвы. Кругом все опустошено, из четырехсот восьмидесяти семи домов уцелело всего три. Еще издали замечаю два покосившихся дома, рядом с которыми во дворе дымится летняя печь, и направляюсь туда. Вся земля покрыта толстым слоем глины, и я увязаю почти по колено. Не хочу взывать о помощи, растягиваюсь во всю длину в грязи и, опираясь на какую-то палку, вытягиваю себя.

С ног до головы заляпанный грязью, подхожу к дому. Во дворе обедают двое, пожилая угрюмая крестьянка и старик. На столе несколько вареных яиц, немолотая соль и хлеб.

— Садитесь, перекусите.

— Да вам, наверно, самим мало, — скромничаю я.

— Ну, это не ваша забота, — ворчливо отвечает женщина.

Сажусь, беру яйцо, начинаю чистить.

— Да не так, — говорит женщина.

— А как?

— Сначала надо оббить всю скорлупу ручкой ножа, тогда она легче сойдет.

— Нет у меня ножа.

— Да вон перед вами на столе, слепой, что ли?

Едим.

— Что у вас пропало?

— Все.

— Я вижу, у вас свинья.

— Эта осталась, но вот три поросенка пропали, дом мой рухнул, у него тоже. Это мой жилец.

Она кивает в сторону старика.

Старик, почтительно сняв шапку, как бы благодарит женщину за то, что у нее и для него нашлось доброе слово.

Я поднимаюсь, обхожу дом. На повалившейся опорной балке висит овечья шуба, мех уже весь вытерся, на шубе — четки. Рядом с домом валяются поношенные ботинки. Любопытно, что везде я видел массу поношенной обуви, словно многие поколения сознательно и терпеливо собирали ее. Валяется старинная духовка. Вон семейная фотография с разбитым стеклом. Тут же стол с поломанными ножками. Матица дома совсем завалилась, в комнатах пол на метр покрыт наносной галькой.

— Где же вы будете жить, тетушка?

— То есть как, где? — возмущается она. — Где-нибудь проживем.

— Но все-таки, где?

— Вот разберу крышу и сложу из нее халупу; я не хочу жить в чужом доме. Понятно?

— Понятно. Не сердитесь, пожалуйста, я только так спрашиваю.

Кончили обедать. Женщина приносит кипяток запить. Ничего другого здесь не найдется. Я благодарю за обед.

— Ладно, ладно. Вы знаете в Пеште улицу Броди Шандор?

— Знаю. Я там неподалеку работаю в школе.

— И дом номер двадцать знаете? Что напротив студии?

— Найду.

— Так вот, там живет моя дочь, если бы я написала ей письмо, то сейчас бы послала с вами.

— Жаль, что не написали, я бы отвез.

— Подите-ка сюда, надо отмыть ваши башмаки. Так, значит, нашли бы?

— Нашел бы.

— И передали бы что-нибудь от меня?

— Передал бы.

— Ну что ж… ладно…

Опять молчим.

— Ну так передайте. Моя дочь за Иштваном Фейервари замужем.

— А что ей сказать?

— Расскажите ей то, что здесь видели.

— Этого я не буду ей рассказывать.

— Да почему? Вы боитесь, а я — нет?

— Но я не могу ей это рассказать.

— Ну так я вам скажу, что ей передать! Дорогая доченька, — женщина решительно прочертила рукой в воздухе, — земли нет, дома нет, мебели нет, когда смогу — приеду. Все. Твоя мать.

— Хорошо, тетушка, я передам. До свиданья.

— До свиданья.

Я направился обратно по насыпи. Мне хотелось и смеяться и плакать над этим посланием. Я прошел уже довольно большую часть пути, как вдруг услышал, что кто-то зовет меня сзади:

— Подождите! Подождите!

Женщина бежала за мной. Я обождал. Она остановилась и посмотрела на меня колючим взглядом.

— Вас как зовут-то?

– – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – –

Я собирался обратно в Байю, но не было посудины, которая доставила бы меня туда. Мезё задумался, как бы меня отправить, потом вдруг лицо его просияло.

— Повезет вас Дюла Хорват, самый лучший наш моторист.

Худощавый молодой человек в кожаном пальто и лыжной шапке представляется:

— Дюла Хорват. Садитесь в лодку, товарищ.

Запускает мотор, трогаемся.

— Если начнем тонуть, спасательный круг мой, — говорит Дюла, смеясь.

— Случалось уже тонуть?

— Только в любви.

— Да, это чертовски глубокая речка…

— Это вы мне рассказываете?! Я ведь чуть не женился, если б не это дурацкое наводнение…

— Как так?

— Долго рассказывать.

— До Байи времени хватит.

— Вам правда интересно? Я ведь не люблю надоедать. Если хотите, я вам анекдот расскажу. Слышали, как Морицка спал в одной постели со своей бабушкой…

— Расскажите лучше свою историю.

— А вам правда интересно?

— Конечно, интересно.

— Ну, хорошо. Началось все с того, что ехал я из Пешта в автобусе. И была там эдакая аппетитная кондукторша. Ну, думаю, с этой, пожалуй, стоит разговор завести.

— Где вы будете спать ночью? — спрашиваю ее.

— Еще не знаю, — отвечает, — но одно точно, не с вами.

— Ну что вы, я не для этого, я только хотел узнать, где вы сходите.

— А мне показалось, что вы о нехорошем подумали.

— Подумать-то подумал, да только вовсе это не нехорошее.

Конечно, в автобусе все засмеялись. Я ведь и мертвого могу рассмешить, когда разойдусь. Но вдруг стало мне как-то неловко. Наверное, потому, что сидевшая рядом со мной красивая молодая блондинка сердито отодвинулась.

— Вы уж на меня не сердитесь, — говорю я ей, — а если будете смотреть на меня такими глазами, я не сходя с этого места заплачу, и тогда конец моей мужской репутации!

— Да я не сержусь, — отвечает девушка, — только не люблю слушать такие разговоры.

— Ну да, я ведь вижу, что сердитесь, только не хотите сказать.

— Раз я говорю, что не сержусь…

— Ну тогда назовите меня Дюлой.

— Нет.

— Почему?

— Потому, что я уже невеста.

— Черт побери, бывало уж так, что девушка была невестой и все-таки не стала женой.

— А я стану.

— Посмотрим.

И тут я начал ей что-то рассказывать, даже песни петь. Она совсем растаяла, что твой воск. Когда мы выходили из автобуса, было уже темно. Я даже взял ее за руку. Боялся, что не позволит. Сначала она хотела вырвать свою руку, но потом передумала, так мы и гуляли по берегу Дуная. Ей нужно было в Мохач. Она ждала автобуса. Честно говоря, я хотел сначала просто побаловаться с ней, думал, отведу в какое-нибудь пустынное местечко… но в этот вечер я влюбился.

— Когда мне можно придти к вам?

— Нельзя к нам, мать изобьет и меня, и вас.

— Ну, о старушке мы позаботимся. А