Парижское эхо - Себастьян Фолкс

– Salope^[8], – послышалось мне вслед.

– Иди на хрен, – ответила я себе под нос и встала в самый конец очереди, спрятавшись от мошенников в толпе только что прибывших пассажиров.

Я уже потянулась к пачке сигарет, даже раскрыла сумку, но потом вспомнила, что боролась с привычкой последние несколько лет и шесть месяцев назад сумела наконец-то ее победить. По навесу над моей головой легонько постукивал дождь.

Следующий выходец из Северной Африки оказался водителем с лицензией. Он загрузил мои сумки в багажник своего «рено», а когда я попыталась извиниться за то, что они такие тяжелые, лишь отмахнулся. Усевшись на заднее сиденье, я выдохнула: «Allez»^[9].Мы неслись по каким-то незнакомым бульварам: Маджента, Бомарше, Л’Опиталь.

Вдоль дороги мелькали вывески туристических агентств, облупленные стволы платанов, магазины холодильников, офисы и снова – туристические агентства… Зачем понадобилась эта спешка и от кого мы так бежим? Неужели наш маршрут и вправду такой длинный? Мне всегда казалось, что весь Париж умещается внутри кольца городских ворот, так называемых portes. В какой-то момент мы свернули на площадь Италии, где я когда-то уже бывала, но потом навигатор вновь повел нас по незнакомой улице.

Вдруг на глаза мне попалась вывеска: «рю де л’Эсперанс», и я решила, что это знак. «Дорогие мама и папа, я живу на улице Надежды, что на Перепелиной горке». Казалось, такой адрес мог бы найтись где-то в Бостоне, в одном из аристократических кварталов; может, там я даже ходила бы на ужины к Лоуэллам – мечтая, что те однажды познакомят меня с Каботами, жившими по соседству.

Я вышла на узкой улице, которая сразу показалась мне странной. Вокруг тянулись невысокие здания, отделанные искусственным мрамором, и с парадной стороны перед каждым темнела железная оградка. Ничего общего с типичной османовской застройкой – величественной, но легко воспроизводимой. Вдоль дороги в плоских лучах солнца высились деревья, напоминавшие о городских пейзажах Утрилло; как и в его видениях Монмартра, на улице не было ни души.

Ключ мне передала заведующая прачечной на углу дома. Спустя несколько минут, сложив сумки у порога, я наконец шагнула в квартиру на первом этаже. Освоиться было нетрудно. В передней части располагалась гостиная, или salon, с небольшим балкончиком; чуть в глубине по коридору – спальня с отдельной ванной, а в конце – крошечная кухня и еще одна комната, настолько маленькая, что туда едва помещались односпальная кровать и тумбочка. Старинный паркет покрывали тонкие ковры; комнаты оказались больше, чем на фотографиях, приложенных к е-мейлу, но мебель – дешевле и обшарпаннее. Не беда: горшки с цветами и шерстяные пледы быстро поправят дело.

Переставив лампы и стулья, я занялась салопом: решила приспособить его для работы. На просторном обеденном столе должны поместиться ноутбук, карты города и бумаги. Я передвинула стол к стене – званые ужины в мои планы не входили. На кухне я нашла пакет пастеризованного молока, но холодильник оказался пуст. В буфете лежали открытые пачки пасты, перевязанные резинками, и банка пищевых добавок с тертым женьшенем.

В коридоре, рядом с вай-фай-роутером, обнаружилась школьная тетрадка с полезными заметками об услугах в нашем районе. Ближайший супермаркет находился в трех кварталах от дома – там можно будет брать кофе, молоко и хлеб для завтрака; в списке я заметила магазины и получше, но это еще успеется. Ну а что до ужина… Было лишь начало седьмого, но я успела проголодаться, поэтому рассудила, что Париж на то и Париж, чтобы долго бродить по улицам, а потом случайно наткнуться на какое-нибудь приятное местечко. Закинув в сумку книгу, я уже хотела идти, как вдруг вспомнила про родителей и гостившего у них брата Уоррена. С горем пополам написала им е-мейл – со своего нового и довольно бестолкового телефона, который мне одолжили на работе на время командировки – «прощальный подарок». Вай-фай то исчезал, то снова появлялся, но я кое-как изловчилась, и через мгновение письмо, присвистнув, улетело: «На месте. Все в порядке. Отпишусь позже. Целую, X.».

Когда я убирала в сумку телефон, он вдруг зажужжал. Не могли же родители так быстро ответить? Конечно нет. Соединение продержалось достаточно долго, чтобы подгрузить три новых е-мейла. Два оказались спамом, а в третьем говорилось:

«Привет, Хайна! Надеюсь, ты прочитаешь это письмо. Натали из UCL сказала мне, что ты собираешься в Париж, а может, уже приехала. Я все так же мучаюсь тут с романтиками (хотя мы с Сильви не так давно разошлись) и был бы не прочь с тобой увидеться, если, конечно, тебе позволит работа. Целую, всего наилучшего, Джулиан Ф.».

С англичанином Джулианом Финчем я познакомилась во время первой своей поездки в Париж. Тогда он читал обзорные лекции по литературе, но его основным профилем были французский романтизм и кинематограф «новой волны» (студенты особенно уважали его за подробный анализ работ Трюффо, и в частности картины «Четыреста ударов»). Было бы интересно узнать, как он живет теперь, оставшись без роскошной квартиры в районе Пасси, которая, как мне всегда казалось, принадлежала Сильви.

Я ответила: «Конечно. Я только приехала. Может, как-нибудь на следующей неделе? X.».

Не успела я закинуть на плечо сумку, как Джулиан ответил и попросил номер моего мобильника. Спустя минуту раздался звонок.

– У тебя наверняка целая куча дел, но я подумал, чем черт не шутит. Как насчет сегодня вечером?

Снова взглянув на часы, я сказала:

– Почему бы и нет? Вполне возможно.

Зачем ломать комедию?

– Я сейчас живу на рю дю Фобур-Сен-Дени. Тебе придется спуститься по рю де Марронни. Как доберешься до метро «Страсбург – Сен-Дени», пройди чуть дальше по улице, и справа минут через пять увидишь бар «Мари Сет». Успеешь к восьми?

– Думаю, да. «Мориссет»? Как Аланис?

– Что?

– Да ничего, забудь. Встретимся там.

Мое знакомство с Джулианом – как и первая поездка в Париж – случилось десять лет назад, когда я подала заявку на местную студенческую программу. Я училась на втором курсе колледжа по специальности «история». Большинство поступавших были студентами языковых факультетов, но по квоте там оставалось еще два места для нелингвистов. Программа состояла из обязательных занятий и дополнительных консультаций для работы над собственным проектом. Тогда мои знания о Франции ограничивались курсовой работой по Алжирской войне 1954–1962 годов – невероятно кровавому конфликту, в результате которого алжирцы все-таки сумели одолеть французов-колонистов, – и небольшим эссе про победу Народного фронта Леона Блюма в 1936 году. Я боялась, что моего школьного французского окажется маловато, поэтому жутко обрадовалась, когда меня все-таки приняли.

Летом того же года я записалась на интенсивный курс разговорного французского в Бостоне, а уже в сентябре, помахав родителям на прощание, с беззаботным «аи revoir»^[10] была такова. Из Парижа я присылала длинные письма, которым мама с папой, по их словам, очень радовались. Но вот что интересно: волновались ли они, видя, что у меня находится время так часто и помногу им писать? Неужели они не понимали, что вместо этого мне стоило бы ходить по выставкам, вечеринкам и пикникам на берегах Сены? Может, им и в голову не приходило ничего подобного: в конце концов, несмотря на европейские корни, ни один из них ни разу не выезжал за пределы Штатов.