Hermanas - Тургрим Эгген

В каком-то смысле мы оба были правы. Во время осады перуанского посольства умер один человек, пожилая женщина, но в то же время там родился ребенок, так что счет сравнялся.

На следующий день ранним утром революция нанесла ответный удар. В посольский квартал въехали двенадцать русских военных машин с солдатами: войска специального назначения. Они ничего не делали, просто показались, но и этого было достаточно. Два офицера вышли из джипа и приблизились к решетке. Все замерло. Неужели сейчас начнется штурм посольства? Но солдаты уехали, а им на смену прибыли одетые в штатское сотрудники Управления госбезопасности, обычная полиция и члены КЗР района Мирамар. Они взяли квартал в железное кольцо, пройти через которое можно было, только предъявив специальный пропуск. «Охрана» посольства была возобновлена. Вскоре подъехали грузовики с установленными на крыше громкоговорителями, и до смерти напутанные люди за оградой посольства были задавлены речами пропагандистского содержания — они транслировались круглые сутки.

Передовицы в газете «Гранма» становились все более гневными, в них Перу обвиняли в защите обыкновенных преступников — наркоманов, игроманов и гомосексуалистов. Что же, в случае с Энрике это соответствовало действительности, он был единственным из наших знакомых по ту сторону ограды. Громкоговорители кричали: «Сволочи! Идите домой, идите домой!» Одновременно власти уверяли, что всем находящимся за воротами посольства будет предоставлено разрешение на выезд и поэтому призывали спокойно разойтись. Рядом стояли автобусы, готовые развезти людей по домам. Дело в том, что иностранные телекомпании снимали упорство и отчаяние одиннадцати тысяч кубинцев, детей революции, и для Фиделя это становилось настоящей головной болью.

Через неделю после той драматической Страстной пятницы Энрике спокойно вошел в «Дос Эрманос» и поинтересовался, не сжалится ли над ним кто-нибудь и не купит ли ему пива. Он выглядел ужасно. Его костюм больше не был черным.

— Я принял предложение, — рассказывал он. — Я просто-напросто не выдержал. Мы утопали в моче и говне, да и есть было нечего.

До нас доходили слухи, говорил я, что власти предоставили питание всем находившимся на территории посольства.

— Ну да. Это было изощренное издевательство. Они привозили тысячу пайков на десять тысяч человек, а когда люди начинали драться за еду, они это снимали. Чтобы все увидели, что мы за звери. Я и сам чуть не начал сомневаться. А когда сдался и вышел из посольства, мне пришлось пройти сквозь строй из почти двух сотен хороших кубинцев, которые ругались, плевались и били меня палками. Полицейские наблюдали за этим и ухмылялись. Дьявол.

— Так ты его получил? Разрешение на выезд?

— Наверняка получу. Теперь я официально неугодное лицо.

— Так просто?

— Называй как хочешь, но уж просто это точно не было.

— Я почти ничего не понимаю. Ты хочешь сказать, что они вознаградят людей… за то, что те учинили?

— Идет большая весенняя уборка. Во всяком случае, ходят слухи. Ты тоже можешь успеть. Правда, они не любят отпускать художников и писателей. Не распространяйся на эту тему.

— А что мне тогда говорить?

— Хорошо идет гомосексуализм. Никогда не думал, что власти доставят мне столько радости по этому поводу, но они определенно хотят избавиться от нас, гомиков.

— А Миранда? Не просто будет выдать ее за лесбиянку в нынешнем положении.

— Проститутка. Проститутка-наркоманка лучше всего, залетевшая от чертова агента ЦРУ.

Кико рассмеялся коротким циничным смешком.

— У меня не получится, Кико.

— Это твоя жизнь, — ответил он.

В общих чертах Энрике все понял правильно. За кулисами шла циничная торговля человеческими жизнями и судьбами. Мяч переходил от одного игрока к другому, долетел до ООН и оказался у президента Джимми Картера, загнавшего себя в угол собственными речами. Ему не оставалось ничего другого, кроме как распахнуть объятия «свободолюбивым кубинцам». Это, а также неудавшаяся попытка освободить заложников в американском посольстве в Тегеране, выкинуло его из Белого дома пол года спустя.