Исчезнувшие близнецы - Рональд Х. Бэлсон

– И вы были свободны… – сказала Кэтрин. – После стольких лет рабства вы были свободны.

– Да. Я была свободна. Но свобода – понятие относительное. Эсэсовцы ушли, а я осталась, но одна, в сарае, в тюремной форме, в деревянных туфлях. Я целый день не ела. Не знала, где я и куда идти. У меня не было ни денег, ни семьи. Я до смерти боялась и немцев, и Советской Армии. Но вы правильно заметили: я была свободна. Я встала, отряхнула с себя сено, огляделась. Позвала: «Есть кто-нибудь? Хая!» Ответа не последовало.

– Мы можем на секунду остановиться? – спросила Кэтрин. – Вы встречались с Хаей после того, как расстались в сарае?

Лена покачала головой.

– А с Мюриэль?

– Нет, к сожалению. После войны, хочу вам признаться, все как-то закрутилось. В мире воцарилась неразбериха. Миллионы людей бродили по Европе, им некуда было возвращаться. Ни с кем нельзя было связаться. Лишь спустя несколько лет все как-то наладилось. Я была уже в Чикаго. Я не знаю, где оказались Мюриэль и Хая.

– Но, насколько я понимаю, есть база данных. Вы же представили свои показания в «Яд ва-Шем», верно?

Лена кивнула:

– Разумеется. Я прислала им видеозапись. Все, что я рассказала, задокументировано.

– Логично предположить, что Мюриэль и Хая, если они выжили, поступили бы так же. Или же кто-то другой рассказал о них в «Яд ва-Шем».

– Не знаю. Наверное.

– Я несколько удивлена… Почему вы не стали искать Мюриэль и Хаю? А Давида?

Лена пожала плечами:

– Жизнь – слишком сложная штука. Я просто хотела жить дальше. И больше не вспоминать холокост. Хотелось оставить прошлое позади.

– Ненавижу себя за профессиональную въедливость, но вы не совсем откровенны. Вы же добровольно записали для «Яд ва-Шем» видеопоказания уже после холокоста. Много лет вы принимали активное участие в деятельности различных организаций, созданных теми, кто пережил войну. Вы возглавили протест против планов неонацистов пройти маршем в Скоки, штат Иллинойс, в 1978 году, вышли на улицу с плакатом. Вы не просто стали жить дальше.

– Откуда вы узнали о Скоки?

– От Лиама. Он чертовски хороший детектив.

Лена, прикусив нижнюю губу, секунду молчала.

– Что ж, отвечу так: я не искала Мюриэль и Хаю.

– А Давида?

– Это совершенно другая история. Можно мне продолжить рассказ?

Кэтрин приготовилась записывать.

– Разумеется. Пожалуйста, продолжайте.

– Все ушли. Я выглянула из сарая. Вокруг ни души. В нескольких сотнях метров я увидела деревенский дом, но я уже стучалась в дома и уже обманывалась. Я больше не намерена была доверять незнакомым людям – не хотела снова оказаться в грузовике у нацистов. Я знала, куда отправилась колонна заключенных, – на восток, в Чехословакию, бежала от Советской Армии, которая наступала с запада. Я знала, где на карте располагался Освенцим. Почти все время на восток, до Хшанува оттуда было всего километров пятьдесят на северо-восток. Я не хотела и на пушечный выстрел приближаться к Освенциму, поэтому отправилась на север.

Дорога оказалась пустынной. Ни прохожих, ни телег – оно и понятно, ведь я находилась в самом центре сражения, и ни один мирный житель в здравом уме не стал бы тут околачиваться. На западе воздух разрезали пулеметные очереди. Я была уверена, что соседний городок Кобюр расположен всего в пяти километрах к северу, но дорога вела не в ту сторону. Она вела на запад, к нацистам. Между мною и Кобюром темнел густой лес. Ни следа тропинки, только свежий, нетронутый снег, но выбора у меня не было. Я пошла на север, в лес.

Я была измучена, умирала от голода и жажды. Я пыталась топить снег в руках, но было слишком холодно. Во многих местах сугробы доходили до колен, а под пальто и спецовкой ноги у меня были голые и совершенно окоченели.

Я обращалась к себе в третьем лице: «Лена, продолжай идти. Ты сможешь. Один шаг, второй. Продолжай идти, Лена. Еще шаг. Еще один шажок. Ты выживешь». Слова ободряли, но, по правде говоря, сил почти не оставалось.

Выйдя из лесу, я тут же наткнулась на воинскую часть. Прямо на меня смотрело дуло советского танка. Ноги у меня подкосились, и я потеряла сознание.

Очнулась я в булочной в Кобюре. Через окно я видела стоявший у обочины защитного цвета уазик с белой звездой на капоте. Надо мной склонились советский солдат и какая-то женщина в фартуке. Женщина пыталась напоить меня горячим чаем.

– Как вы себя чувствуете, милая?

– Как я сюда попала?

Советский солдат приподнял меня. Я села, сделала глоток чая и откусила кусочек печенья. Бог мой! Печенье! Сколько я уже не ела печенье?

– Вы были в лагере? В том, что на юге? – спросил солдат.

Я кивнула.

– Вы очень храбрая девушка, – сказал он. – Наши войска захватили лагерь и освободили тысячи заключенных. Подобное мы уже видели в Майданеке. И куда вы теперь?

Я пожала плечами:

– Наверное, в Хшанув. Там мой дом. Там еще остались нацисты?

Он покачал головой и улыбнулся:

– В Польше уже не осталось нацистов. Сбежали, как крысы.

– Спасибо, что привезли меня сюда. Мне казалось, что я больше и шага не ступлю. – Я попыталась встать. – Я лучше пойду.

Хозяйка булочной посмотрела на меня – кожа да кости! – и покачала головой:

– Сидите здесь, я принесу вам еды и сухую одежду.

Я не знала, что сказать. Целых четыре года я боролась, пыталась выжить в нечеловеческих условиях под игом невероятно жестоких, чудовищных садистов, каких только земля носила. Всем было наплевать, выживу я или умру. Они даже ждали, когда я умру. А теперь незнакомая женщина настаивает на том, чтобы я приняла от нее еду и теплую одежду. Я не сдержалась и расплакалась.

Я не знала, кого первого обнимать, – так давно никто мне не помогал. Наконец солдат, которого звали Юрий, сказал, что ему пора уходить. Хозяйка булочной, которую звали Алиция, принесла мне горячие пирожки и тушеные овощи. А еще она сказала, что над булочной есть комнатка и я могу оставаться там столько, сколько захочу. Как мне отплатить за такую доброту? Она ничего не требовала взамен. Просто сделала доброе дело. И ей было совершенно наплевать, что я еврейка. Я была человеком, который попал в беду.