Избранные произведения писателей Южной Азии - Такажи Шивасанкара Пиллэ

семеро юношей из Дохалы готовились переплыть ее в противоположном направлении. Давали сигнал, и обе команды бросались в воду. Кто приплывал первым, получал в награду кинжал с серебряной рукояткой. По обычаю, приплывший первым подходил к старейшему из тех, кто встречал на берегу, и низко ему кланялся. Тот обнимал пловца, целовал в лоб и подносил ему почетный разбойничий кинжал. Пловец принимал кинжал, отступал на два шага и салютовал кинжалом старейшине.

Тогда старейшина возглашал:

— Говори! Чего еще желаешь, юноша?

Победитель должен был ответить:

— Покровительства Шаха Назира и добрых пожеланий старейшины.

При этих словах он низко склонял голову.

Старейшина поздравлял его и набрасывал на плечи победителя расшитое покрывало. Тот должен был снять его, растянуть обеими руками за концы, а старейшина сыпал в покрывало деньги — всегда сто одиннадцать рупий.

Церемония повторялась из года в год: традиционные вопросы и ответы, поклоны старейшине, поцелуй старейшины, разбойничий кинжал и салют. Потом следовал вопрос:

— Говори! Чего еще желаешь, юноша?

И ответ:

— Покровительства Шаха Назира и добрых пожеланий старейшины.

Затем растягивалось покрывало, которое победитель придерживал обеими руками, в молчании склонив голову. Старейшина кидал на покрывало сто одиннадцать рупий. Начинали бить барабаны, к победителю бросались друзья с шумными поздравлениями. Героя подхватывали на плечи и торжественно несли сквозь толпу.

Столетиями не менялся ритуал.

В тот год, когда в состязании принял участие Фаджа, за неделю до ярмарки начал лить дождь, и лил он не переставая. Самые древние из стариков не могли припомнить такого потопа в наших краях. Соан вздулась, ее волны почти касались моста и, поднявшись вровень с каменистыми берегами, колотились о подножие крепостных стен. На другом берегу вода подмывала надгробие Шаха Назира.

В ту пору Фаджа бежал из английской тюрьмы и скрывался в окрестностях своей деревни. Он уже совершил несколько налетов на полицейские посты и начал приобретать известность среди молодых разбойников.

Тогда-то Фаджа и увидел на ярмарке Ханум. Высокая, черноглазая, длиннокудрая Ханум всех поражала своей ослепительной красотой, и, куда бы она ни шла, ее всюду провожали мужские глаза.

Но и Фаджа был тоже красавец парень: высокий, кожа золотистая, как зерно, широченная грудь и сильное, будто из скал высеченное, тело. Однако при виде Ханум он побледнел и дыхание в его груди остановилось. Ханум посмотрела на него, не скрывая равнодушия, и прошла мимо с подругами. А Фадже вдруг почудилось, будто густая тень наползла на яркое солнце.

Вот в ту минуту Фаджа и решил, что ему необходимо принять участие в состязании по плаванию. Пусть на ярмарке полно осведомителей, пусть те, кто прятал Фаджу, запретили ему показываться на состязаниях и он дал им слово. Увидев Ханум, Фаджа, — он и сам не знал почему, — загорелся желанием переплыть реку первым. Как только забили барабаны, созывая всех на берег, он потуже стянул набедренную повязку и вышел на площадь. Команды уже были готовы. Фаджа оттолкнул своего друга Шаха Наваз-хана и занял его место среди пловцов. Шах Наваз только рот раскрыл от удивления, но Фаджа был его вождем, старшим в банде, и он покорно отступил в толпу.

Река так разбушевалась в тот день, что ни один из пловцов с фатехгархского берега не сумел достичь мазара, и только два пловца с другого берега приплыли к крепости, где их ожидал сардар Муса-хан, избранный старейшим и готовый, по обычаю, оказать почести победителю. Чуть поодаль за его спиной стояла его дочь Ханум, толпились односельчане. По мосту уже спешил на церемонию народ с дохалского берега, уже захлебывались барабаны, подгоняя отстающих.

Первым приплыл Фаджа. Его ноги кровоточили, грудь вздымалась, как кузнечные мехи. Он выбрался из воды, потуже затянулся и, со смехом обтирая мокрыми руками мокрое лицо, легко побежал к сардару Муса-хану. Фаджа встал перед ним и почтительно его приветствовал, как того требовал обычай.

Муса-хан обнял Фаджу и поцеловал в мокрый лоб, затем, вынув из-за пояса кинжал, вручил его Фадже.

Фаджа сделал два шага назад и поднял кинжал над головой, салютуя старейшине.

Сардар Муса-хан громко возгласил:

— Говори! Чего еще желаешь, юноша?

— Покровительства Шаха Назира и руки красавицы Ханум! — раздался неожиданно ответ.

Прямой и ясный взгляд Фаджи был обращен прямо к Ханум.

Ханум вздрогнула, но ее глаза внимательно осмотрели стройное тело Фаджи. Она застенчиво потупилась, и ярко запылала оливковая кожа ее щек.

Гул изумления прокатился над тысячной толпой. Это что же за смельчак, который, не задумавшись, нарушил стародавний обычай?! В один миг взял и опозорил самого знатного из сардаров, собравшихся на фатехгархскую ярмарку! При всем честном народе стал его дочки домогаться!

— Как ты посмел, Фаджа? — проговорил Муса-хан в ярости. — С каких пор разбойник смеет глаза поднимать на сардарскую дочку! Дурное семя! Бесчестный, при всей ярмарке нарушил обычай предков! Ты будешь изрезан в куски!

Люди Муса-хана плотно окружили Фаджу, но Фаджа словно прорезал толпу и помчался обратно к реке. Никто не сообразил сразу, что происходит, а Фаджа уже взлетел на берег и прыгнул в воду.

Толпа замерла.

В этот раз Фаджа не сумел пересечь бурную реку и выплыть обратно к надгробию Шаха Назира. Его снесло вниз по течению и швырнуло о берег. Фаджа выкарабкался на утес, распрямился, поднес ладони раструбом ко рту и прокричал во всю мочь:

— Муса-ха-ан! Помни, Муса-хан! Моя теперь Ханум!

И вот он мертв, и труп его доставлен в больницу под охраной полиции. В больнице полно народу. Я в жизни не видел в ней столько людей: просто как на ярмарке. Любопытные валом валили посмотреть на разбойника, за голову которого раджа назначил целых десять тысяч. Уже послали телеграммы в районы, управляемые англичанами, и шли разговоры, что дня через два прибудет английское начальство, чтоб опознать труп. До того времени труп должен был храниться в больничном морге. Морг находился на склоне холма пониже больницы. Я до дрожи боялся этого места и никогда к нему не приближался. Да и мама не разрешала. Она порассказала мне столько историй о привидениях и духах, что вконец запугала меня. Я всегда поражался отваге отца — и как только он может хладнокровно вскрывать трупы. Все это было в пору моего детства. Теперь, когда я стал взрослым, покойники не вызывают у меня ни страха, ни удивления. По-прежнему удивляют меня живые — они покорно мирятся с безжалостной судьбой, безропотно сносят удары жизни.

Мне недостало храбрости взглянуть на мертвеца. Я спустился с больничной веранды, замешался в притихшую, испуганную толпу и стал прислушиваться к разговорам людей, которые уже видели труп. Они