После прочтения уничтожить. Пособие для городского партизана - Алексей Цветков

На открытиях выставок, презентациях журналов, альбомов, он вел себя вполне симметрично: никогда не лез в разговоры, не назывался и не спрашивал: «а кто это был?».

Знакомство киллера с ЛСД и более поздними версиями «кислотных тестов» также косвенно связано с моей «культурной программой». В индуистский магазин я привел его, вообще-то, показать две вещи: машину, фотографирующую цвет и размер ауры и побеги «нефритового» бамбука, умеющего расти даже в полной темноте, лишь бы вода была, и приносящего, если верить индийской рекламе, немалый финансовый успех тем, кто поселит растение в восточной части жилища. Киллер покинул эзотерическую лавку широко улыбаясь, с перламутровым фотопортретом ауры в одной руке и свежим матовым побегом в другой. Однако я не уследил, когда он сунул в карман листовку, приглашающую на «трансперсональный» семинар Института Станислова Грофа. Через неделю, монотонно кивая, я слушал лекцию киллера о холотропном дыхании и внутриутробном опыте, спящем в нас вместе с позвоночной змеей Кундалини. Киллер сетовал, что Грофу запретили практиковать ЛСД-лечение и его ученикам приходится вынимать из себя «трансперсональные воспоминания» всякими обходными путями. В какой-то момент его, видимо, озарило догадкой: то, что не позволено Грофу и его ученикам, ему, простому участнику семинара, никто не запрещал. В грофовском методе «катарсиса через второе рождение» он быстро разочаровался, а вот пристрастие к кислоте осталось.

На столе диктофон, который он брал у меня, чтобы, не меняя состояния, записывать впечатления, а отдал с кассетой внутри, то ли по забывчивости, то ли с известным умыслом. Хотя хвастаться особенно нечем. Почти пустая плёнка, иногда, тихий и незнакомый, булькающий смех, и вдруг, в середине, когда ты уже отвлекаешься от записи и задумываешься о своем, совершенно чужой и скорее женский, тонкий и жуткий голос, наводящий на мысли о его любимых «ундинах», кричит: «моя кожа!», потом опять: «моя кожа!», так несколько раз, и, наконец: «моя кожа — карта миров!». Слушая это, я не могу себе ответить, кто именно визжит на плёнке: жена «внутреннего медведя»? спрятанная женская часть мужского сознания? залетевшая в гостеприимно распахнутый череп лярва? оживший бурятский амулет, похороненный в лесной земле или просто какое-то кастратское амплуа, приглянувшееся размягченному мозгу? И еще меня беспокоит мысль, что этот выкрик надо понимать как «картами — ров!» и тогда я даже приблизительно не могу себе представить, о чём он. Рисуется противотанковый ров, выстеленный разномастными картами, в которые так любят играть пассажиры поездов.

Свой кислотный опыт он описывал так: «напоминает первый приезд в Лос-Анжелес, когда я совсем не знал языка и не понимал, что мне говорят. Но говорят постоянно, и именно к тебе обращаясь, а у тебя в ответ ничего, кроме приветливости. И они давно уже в курсе, что ты не понимаешь ни слова, но не могут остановиться, продолжают с тобой говорить».

Впрочем, как и в случае Лос-Анжелеса, киллер осваивал язык, копируя чужие слова и чувствуя себя «попугаем в клетке». Возможно, в какой-то момент, попугаю в клетке сделалось слишком тесно, сумма его нового опыта вступила в противоречие с требованиями его обычного ремесла. Киллер может отправить отсюда совсем не того, но тоже очень важного человека, и тогда его жизнь обесценивается до отрицательных цифр. О таких вещах можно лишь догадываться. Может быть, кто-то как раз откопал фигурки в тайге.

На похоронах людей почти не было, самая многочисленная группа — милиция с видеокамерой, нарочито всех снимавшая, только что не бравшая интервью. Пришли родители, свято уверенные, что сын «торговал чем-то не очень честным». Девица, с которой я до этого не был знаком, сунула мне в руки тетрадь с моей же фамилией на обложке, написанной рукой покойного. Он смог меня удивить и после смерти. Это были стихи:

Вот новый склеп довольно стильный

И мрак и хлад внутри могильный

И телефон звонит мобильный.

Вперед оплачен на сто лет

Лежит братан при всем параде,

Дешевки нет в его наряде.

Мобил в кармане подключенный

В другом кармане ствол точеный

Заряженный и золоченый.

Воскреснет завтра вдруг в обед?

Он схватит в темноте мобилу

И номер наберет Джамилу

Или покруче Джорджу, Билу

Он скажет с холодком: Привет!

Вы думали, я укокошен?

Навек на кладбище уложен?

Придавлен крышкой гробовою

И скоро стану я скелет?

Э нет, партнеры дорогие,

Сначала вам отдам долги я

А то, гляжу, вы все такие

Прожить собрались по сто лет.

Меня не ждите — сам найду вас.

Когда почувствуете ужас

И хлад нездешний за спиной

Так я за вами, ствол со мной

Достану золоченый ствол

И ваш размажу мозг об стол

И важные бумаги.

Приспустят ваши флаги

На крышах заграничных фирм

Про вас, возможно, снимут фильм

И в самолете модном

Останки увезут домой,

Чтоб там раздать голодным.

Но спит пока братан рассейский

Убит навылет деловой

Не слышит как звонит мобильник

И только нимб над головой.

Хоть ты грешил не раз по жизни

И многих просто завалил

А всетки ты служил отчизне

Гонял таких вот, как Джамил,

Джордж, Бил, Диего и Уинстон,

Хавьер, Муса и Фердинанд

Цивилизаторов всей жизни

Ты многих сбросил в жаркий ад.

За то тебе поется слава

Российский деловой братан

За то к твоей могиле видной

Поставлю полный я стакан.

Не будим торопиться слишком

И склеп твой крепко запирать

Авось услышишь звон мобилы

И ночью выйдешь пострелять

Орфография и пунктуация оригинала сохраняется. Мне кажется, этот автонекролог — его первый литературный опыт, и, скорее всего единственный. Адресован он мне только в случае смерти киллера, как некое важное сообщение, которое я должен получить и отслоить все скорлупы от ядра. Полагаю, он хотел выступить на моей территории, в моей роли, попытаться «написать», и тем самым призвать меня попробовать его роль, взвесить в руках что-нибудь тяжелое, дорогое, запрещенное, созданное для охоты. И если я решусь дебютировать в его роли, то, очень надеюсь, в моей премьере окажется не меньше наивной непосредственности, чем в его стихах. Понятное желание автора совпасть хотя бы отчасти со своим персонажем.