журнал "ПРОЗА СИБИРИ" № 1995 г. - Павел Васильевич Кузьменко

Уже не моего!

Единственное, чего бы он, Влазнев, хотел! Хоти на здоровье! Желай!'

А я — сам. По себе. И Минька.

Это очень удачно получилось, что ему уже восемь. Это очень удачно получилось, что он уже сам соображает...

А осенью на каникулы я его у них заберу. И мы с ним сходим...

Куда только мы с ним ни сходим!..

...А подниматься я к ним не буду. Достаточно звонка. И Минька сейчас выскочит из подъезда, разбрызгивая октябрьские стылые лужи. Вот сейчас!

А я пока посижу на скамеечке.

Покурю.

Хоть и вредно.

Хоть и предупреждает Минздрав...

Но не „WILLS" же...

„Астарожна! Акрашено!"

Нет, прямо уникальный какой-то дворник здесь во дворе! Все дворники как дворники — кандидаты наук, доценты, филологи. Грамотные люди! А этот — все с ошибками.

Что там мой полупрозрачный йог говорил?

„Когда ашипк справляешь, ивсе правильна получается! Только немножко грязно..."

Правильно говорил!

С другой стороны — охота мне пачкаться?!

А с другой стороны...

Эх, шарик бумагу рвет! Ручки стали делать — никуда!..

Ничего, зато правильно теперь. Без ошибок.

Поживем — увидим.

Еще поживем!

Бух — дверь!

— Па-а-апка!!!

Татьяна Янушевич

ГАРМОНИКИ ВРЕМЕНИ[147]

1. Домик в лесу

Сколько помню себя, всегда помню папины рисунки, что он рисовал мне в детстве. Вернее, это был один и тот же рисунок: Домик в лесу.

Охотничья избушка на берегу озера. А позади — горы, заросшие лесом. По горам шагает папа с ружьем. Дым от его папиросы тоненько струится в небо. Здесь, возле избушки мама хлопочет у костра, варит чай со смородиной, печет лепешки в золе. Мы с Ленкой, моей сестрой, собираем ягоды-грибы, и цветы распускаются нам в рост. Иногда мы сидим с удочками на берегу озера... Папа рисует уток, как они выплывают из-за острого гребешка осоки, вон сверкнуло зеркальце на крыле селезня, а на плоских волнах качаются кувшинки и тень ястреба, что парит в зените неба. Там, подальше в тростниках замерла белая цапля, голову закинула на спину, клюв уложила на змеиную шею, — сейчас клюнет рябину! А вот поднимаются над водой огромные круглые листья, словно солнечные зонтики, между ними нежнофарфоровые розовеют чашечки лотоса.

Папа раскрашивает рисунок рассказом. Такое озеро есть на Дальнем Востоке, озеро Ханка, около города Спасска, где папа провел свое детство.

„Ребятишками мы любили крутиться у отца в мастерской, напильник подать, угадать, когда понадобится метчик, а старшие братья- уже помогали сверлить ружья. Батька славился в Спасске, как лучший ружейный мастер. Охотники приходили к нему со всего края. Приносили гостинцы. Рассказывали. Кто медведя взял на берлоге, кто рысь выслеживал да счастливо отделался. Даже рябчика добыть, и то ведь не просто. Батька не прерывал работы, сам кое-что добавлял, он тоже был страстным охотником. Весной по воскресеньям мы ходили с ним за цветами, позднее за ягодами, за орехами, и конечно, с ружьем,— авось дичь подвернется.

Особенно я любил рассказы об озере Ханка, о рыбаках и охотниках, что жили на островах среди зыбучих болот, об отчаянных контрабандистах, о Мартыне, который сам себе руку отрубил из принципа. У него был домишко на гриве, куда угоняли на лето скот-молодняк.

Когда мне исполнилось двенадцать, батька отпустил меня с соседями. Мешки и Никочаловы погнали своих телок. У нас-то никогда скота не было, кроме охотничьей собаки.

Через болото шли с большим трудом, выбирая тропы, отмеченные вехами — пучок тростника завязан. К вечеру только добрались. Грива узкой полосой тянется по краю озера километров на тридцать. Там порядочный дубовый лес, луга отменные. И одинокая стоит избушка Мартына. Когда он здесь поселился, откуда взялся? На Востоке не принято расспрашивать.

Встретил нас пожилой мужик, красивый, ладный, кудрявая борода подстрижена, правой руки нет, культяпка чистой тряпкой обернута. Встретил радушно. И хатка у него ладная, дворик подметен, грядка с луком, сарайчик, поленница.

Ночью подошли еще двое из чужого села. Набрали дров с поленницы, сварили себе, тут же у костра выбросили объедки.

Утром, когда все ушли с телятами на выпас, я остался в хатке, дремлю, слышу, — Мартын ходит по двору, хозяйствует, сам с собой разговаривает:

— Вот, Мешки, Никочаловы — хорошие люди, понимают, дров принесли, за собой прибрали... А эти не видят что ли... Мне не жалко... Но ведь одна рука — все равно не две... Эх, дурак-дурак, сам себе руку отрубил...“

„А дело было так. Привезли в очередной раз хану. Это рисовая водка, и возили ее из Манчьжурии в деревянных ящиках. Обычно на баркасе братьев Крыловых. А верховодил знаменитый контрабандист Лапа. Спрятали подле хаты Мартына в тростниках. Один из братьев пошел по деревням оповещать. Пока ходил три дня, этим делать нечего, пьют, байки травят. Мартын — заядлый рассказчик, свои несусветные истории начинал всегда исподволь:

— Долго ли коротко, мужики, а былого не выбросишь. Завелся в наших местах Дядюшка-Полосатый. Раз приметил я совсем свежий след вдоль канавы. Дай, думаю, на лодке обгоню его и подкараулю. Мне хорошо слыхать, где он есть,— птицы взгомонились все, цапли поднялись, орут, а молодые так прямо тявкают, как собачонки. Ну, устроился в засаду, жду. Вижу из камышей ломится голов семь кабанов,— вот, значит, за кем Дядька охотится. Дал я им пробежать, а тут и Сам выскакивает, уже не таится, настигает, видать все рассчитал,— там впереди топь. Я изготовился, целюсь,— бить-то верняком надо. Ан, что такое? Секач возьми да поверни назад и прямиком на меня несется, да матерый, да зубастый. А я и перед тигром уже весь открыт. Ну, думать некогда, едва в сторону успел сигануть. Усатый в аккурат на то место прыгнул, где я только что был. И в ту же минуту вепрь на него наскочил, пропорол брюхо. Только и сам не ушел, остались оба в смертных объятьях. Пришлось мне на лодке не одну ходку сделать, пока перевез. Богатая добыча. Ну и заряд сберег...

Эту историю я потом сам от Мартына услышал. А те не поверили, засмеяли.

Мартын никогда не божился, но была у него своя приговорка:

— Не верите? Сейчас отрубаю себе правую руку, та-ще обухом помну, коли не верите.

Смеются. Мартын принес со двора топор. Гогочут. А Лапа еще подначивает, допились-то на третий день до чертиков. Мартын взял топор в левую руку, другую положил на чурбак и отхватил по локоть да еще обухом хотел... тут