Иностранец ее Величества - Андрей Остальский

Единственная реальная альтернатива «морскому» типу государства в наши дни — это воинствующий исламизм, который не предполагает равенства граждан перед законом (дискриминация женщин, а также иноверцев и некоторых других категорий населения), причем источником права является толкуемый правящими улемами свод средневековых юридических норм. Таким образом, исламизм, особенно в своих крайних проявлениях, является по своей сути «суперконтинентальной» системой и единственной надеждой реванша, контрнаступления против побеждающего «морского» типа. Впрочем, по-настоящему честны в своих позициях только сторонники самых радикальных течений, ассоциирующихся с «Аль-Каидой», которые категорически отрицают всеобщие выборы как инструмент формирования власти и ее легитимизации. Взамен предлагается откровенно феодальная форма правления — эмират.

Разумеется, такая форма государственной организации несовместима с современными западными представлениями о научно-техническом и социально-экономическом прогрессе, но надо отдать должное исламистам: они вполне последовательны в своих взглядах, утверждая, что не в материальном благосостоянии счастье и предназначение человека.

Впрочем, в глубинах «морского» общества всегда находились свои чемберлены, мечтающие о противоположном типе цивилизации.

В Норвегии Андерс Брейвик сражался за те же «сухопутные» цели. Его кредо — полное зеркальное отражение идеологической платформы Усамы бен Ладена. Те самые крайности, которые сходятся. Недаром Брейвик взрывал не мечети и убивал не исламистов, хотя и прикрывался антиисламскими лозунгами. На подсознательном уровне он понимал, что враг и у него, и у «Аль-Каиды» один и тот же: «гнилой либерализм», «морская» цивилизация, отвергающая сверхценные идеологические системы и их диктатуру.

И, наоборот, в самом что ни на есть «континентальном» государстве все равно обязательно найдутся и «морские» зерна, которые при благоприятных условиях могут прорасти. Например, уже в середине XIX века, в 1848 году, собрание либеральных парламентариев во Франкфурте-на-Майне высказалось в поддержку идеи создания мощного коммерческого флота, чтобы превратить немцев в торговую, морскую нацию. Именно такие нации и создают высшие цивилизации и самые свободные общественные институты, считали они. «Море не дает развиться стагнации ни в социальной, ни в политической жизни», — заявил один из выступавших.

Все вышесказанное вовсе не умаляет колоссального вклада, внесенного культурами «континентальных» обществ в общеевропейскую и общемировую копилку.

В великом романе Томаса Манна «Волшебная гора» германская душа, представленная молодым, но опасно больным немцем по имени Ганс Касторп, мечется между двумя началами. Эпитетов «морской» и «континентальный» Манн ни разу не употребляет, но, в конце концов, эти термины условны. Все равно речь идет о выборе цивилизационного пути — либо ренессанса, ассоциирующегося с морскими торговыми государствами (его идеи пытается внушить Касторпу итальянец Сеттембрини).

Либо чего-то ему противоположного, набора сверхценных идей, носителем которых в романе является иезуит Нафта. Понятно при этом, что сверхценными могут быть не только религиозные или националистические идеи. Прототипом Нафты служил изощренный интеллектуал, венгерский еврей Дьёрдь Лукач, перешедший в протестантство, а затем ставший марксистом и видным деятелем Коминтерна.

Что очень важно — пропаганда Нафты совсем не примитивна, она не лишена мистической привлекательности, так что не только простодушный Касторп может ею соблазниться. Сеттембрини признает, что в полемических дуэлях иезуит часто побеждает его. Силен и женский образ — роковая русская красавица Клавдия Шоша, сирена, заманивающая героя прочь от скучного здравого смысла в темные глубины загадочной славянской души.

Томас Манн начал писать свой роман в 1912 году, а закончил в 1924-м, прекрасно зная, какой выбор в итоге сделала Германия. Почему же он посчитал столь важным вновь, после кошмарной бойни, вернуться на роковую развилку? Видимо, для того, чтобы показать: альтернатива существовала, можно было пойти и совсем в другую сторону. А признав такую возможность, можно сделать крайне важные выводы и на будущее.

Впрочем, как известно, Германия и на следующем перекрестке вновь предпочла «повернуть за Нафтой»: вернее, теперь это был еще более зловещий и гибельный вариант того же выбора.

И вот что интересно: Адольф Гитлер тоже питал особые чувства к Англии, и это была не только ненависть. Его любимым фильмом был «Lives of a Bengali Lancer» (в русской традиции фильм принято называть «Дела и дни бенгальского улана»). Образ сильного, сурового, но остроумного нордического колонизатора, гордо несущего «бремя белого человека», трогал сентиментальную душу фюрера. Ему, как и кайзеру, чрезвычайно льстило, когда находились британцы, симпатизировавшие нацизму. Среди таковых были и английские аристократы, и даже члены королевской семьи.

Фюрер, вслед за императором Вильгельмом, мечтал «освободить» английских «кузенов» от «еврейско-либерального торгашества», от «морского» пути. И находились те, кто был готов «освободиться», кому гитлеровский «континентальный» тип общества казался роднее и ближе.

Надо было быть очень наивным, чтобы поверить, что Рудольф Гесс вылетел со своей тайной миссией в Англию сугубо по собственной инициативе, без ведома Гитлера. И без реальной надежды найти взаимопонимание с влиятельной лоббистской группой. Но и фюрер проявил наивность, всерьез предполагая, что эта группа может возобладать, и его предложение мира и союза будет принято.

Правда, и сегодня есть в Англии авторы, считающие, что Соединенное Королевство «не на той стороне воевало». То есть буквально повторяющие сентенцию некоторых российских националистов и евразийцев, которые хотели бы видеть Россию и СССР союзниками Германии. Но тут уж надо кого-то предпочесть кому-то: под гитлеровскими знаменами для всех места не хватило бы.