Вечная полночь - Джерри Стал

Китти. Так далеко по пути навязчивого желания завела меня она. И я вышел с другого конца. Вместо того, чтобы говорить «нет» жажде своей, я обнимал ее. Она заменила мне ее.

Мне думается, я никогда никого не любил так сильно, раньше я был не способен полюбить до конца. Я полностью капитулировал.

Когда все стало рушиться, меня поперли из «Макдональдса». Я не прошел тест на ослепительную улыбку, и после испытательного срока меня послали куда подальше. Как я не старался, у меня не получалось чувствовать эту дурацкую «лубовь». А из девяностодневной программы в Долине Прогресса меня выкинули через шестьдесят.

Сами понимаете, причин было много, но все накрылось, как говорится, медным тазом когда, после того, как я сообщил Мартину и всем остальным, что ушел на свою новую работу разносить еду пожарникам — не знаю уж, с чего придумал эту маленькую ложь, но она сработала здорово — я приехал домой вместе с Китти и немного пообжимался с ней на стоянке. Вообще-то я нигде не работал. Я тусовался в Феникс-колледже и писал неудобочитаемые рассказы в тамошней библиотеке.

Мы начали с прощального поцелуя. Закончили страстным, с торчащими из окна ногами, стонущими осями и скрипящими сиденьями сексом в общественном месте. До сих пор поражаюсь этому. Мне было сложно держаться на людях за руки, не то что предаваться нежностям. Но в тот день Китти забила на работу в «Магазине Импортных Автомобилей» и отправилась провести со мной день на каком-то пруду с утками, чтобы вволю пообщаться. Когда мы вернулись в Долину Прогресса, мы уже были весьма и весьма готовы. Зная Китти, уверен, что мы, наверно, начали с ее фирменных прелюдий с «помнишь ощущения от качелей?» А потом, как вы уже знаете, я слетел с тормозов. И вылетел из «дороги к дому».

Конечно, профессиональные консультанты по проблемам алкоголя и наркотиков были обязаны делать свое дело. Отведя меня в сторону, парень, работавший на кухне, тощий как шпала, бывший наркот из Нью-Йорка, рассказал мне, что подвели меня не вранье, не секс и не побеги из заведения и прочая хрень. Вся причина, объяснил он мне, в моем влиянии на остальных обитателей. «Они видят, что тебе плевать на все здешнее говно, и начинают думать, что им тоже можно. Это отвлекает их от выздоровления. Ты возмутитель спокойствия».

Вечером мне дали слово. Мартин собрал весь «коллектив» в столовой. Я должен был сидеть в центре круга, а он зачитывал список моих прегрешений. Мне не хватало только дурацкого колпака.

Очи Мартина метали молнии. Горячий дымящийся пот ручьями тек из подмышек его синего «шахматного» блейзера. На одну жуткую секунду я решил, что его вполне может хватить удар от одной ненависти ко мне.

— Вы… вы законченный эгоист! — ярился он. — В-вы думаете, что правила вам не указ… Вы думаете, ррраз вы из Лос-Анджелеса, вы этакий матерый джанки…

И на сладкое вывод, который мне преподнесли, еще когда я стал достаточно взрослым, чтоб меня выкинули из Младшей Лиги: «Вы не умеете работать в команде…»

Все так или иначе крутилось вокруг денег. Часть меня продолжала желать выдвинуть опровержение. Заострить внимание на том, что он, по всей видимости, трахался не чаще старой покрышки — все дело в ядовитых облаках, окутывающих его, словно следы F-15 в воздухе — возможно, его гнев был вызван не только заботами о благе коллектива. Возможно, он несколько завидует. Но какая к черту разница.

Меня так увлекло то, как рожа Мартина переливалась оттенками жарящейся говядины от одного упоминания моего имени, мне, по большому счету, льстило мое умение довести этого потного шахматиста, что я не стал возбухать.

Как раз на этой неделе руководитель утренней группы, куда я ходил, дал мне совет насчет того, как относиться к критике. «В чем бы тебя ни обвиняли, как бы ни обзывали, не стоит спорить, — говорил он мне. — Не выступай. Лучше всего заставить их замолчать, сказав: „Возможно, вы правы…“ Иначе начнешь дергаться, возмущаться, изобретать причину начать все сначала, и скандал будет продолжаться. Мы же наркоманы, понимаешь? Мы используем других людей, чтобы добиться, чего нам надо. Особенно если нам нужно оправдание своей привычки. Возможно, вы правы, — повторил он. — Вот что надо сказать. Поверь мне».

Так я и сделал. Когда Мартин голосом киношного прокурора поинтересовался, имею ли что-нибудь сказать в свою защиту. Я пожал плечами и улыбнулся с несвойственной мне непосредственностью. Она была до ужасного вымученной, но все же лучше, чем какой-нибудь кретинский ответ.

— Мартин, — произнес я с цветущим видом, — Мартин, возможно, ты прав.

Вот так вот. Лучший момент моей жизни. Я стоял в центре, а толпа моих товарищей по злоупотреблению хлопала меня по спине, одобрительно кричала, давая дружеские советы. Там были Скиппер, тучный восемнадцатилетний алкаш из Миннеаполиса, Джимми О’Киф, крэковый из Бруклина, которого запалили в сортире его брокерской конторы на Уолл-стрит, Джордж, очень богатый пацан, сын мексиканского дипломата, отправленный на реабилитацию в шестнадцатый раз. Даже Пэтси, мрачный, напоминающий Фредо отпрыск одной из Пяти Фамилий Нью-Йорка, беспомощный нюхач, осторожно показал мне поднятые вверх большие пальцы. Для Пэтси это было немало.

Я поблагодарил своего инквизитора, кивнул товарищам по несчастью и гордым шагом неправедно обвиненного отправился в свой номер паковать чемоданы. Я так и не вернул макдональдсовскую форму. Вообще-то я намеревался подарить им свои деньги и смыться с одежкой, воображая, что как-нибудь она мне понадобится для пока неизвестной аферы. Будто у проделок с замороженными чипсами было будущее, и бурно развивался рынок массового количества тайных рецептов соусов. Ммм-ммм!

Пообщавшись с Бафордом в нашей шлакобетонной комнате цвета соплей, я передумал. Мой луизианский приятель продолжал вкалывать на Микки Д, и я отдал форму ему.

— Зловещий миг в истории гамбургера, — уныло произнес он. Мне пришлось согласиться. — Знаешь, как меня выгнали из флота? — спросил он, когда мы пожали руки, и я собрался уйти из его жизни. — Короче, спросили, употреблял ли кто-нибудь из нас наркотики, и я поднял руку. Я не торчал больше полгода, но папа учил меня всегда говорить правду, и я вылез со своей рукой. К восемнадцати ноль-ноль меня там уже не было. Вот так я понял, что папа осел.

— Понимаю, — сказал я, хотя не уверен, что понял.

— Я тебе это рассказываю, — добавил он, — чтоб ты знал, что тебя не первого откуда-то выгнали. С твоим корешом Бафордом это тоже случалось. То есть ты не плохой. Смысл в том, что начальство — это куча хеусосных евнухов.

— Спасибо, Бафорд.

— Нормально, — ответил он, и я заметил, как затуманились глаза этого юного старика. — Между прочим, я раньше не видел евреев. Теперь знаю, что они нормальные ребята. Немного неприкаянные, но нормальные.

— Ага.

Не хотелось на этом останавливаться, но его сантименты меня тронули.

На следующее утро я снова оказался в «триумфе» с Китти. По дороге в аэропорт. Мы планировали улетать вместе. Она давно расплевалась со своим заново рожденным иисусоподобным приятелем. Поселилась у мамы с папой, пока не подыщет жилье. Кстати, меня тоже попросили с квартиры перед отъездом в Феникс, и где я остановлюсь в Лос-Анджелесе, я представлял себе смутно.