Колосья под серпом твоим - Владимир Семёнович Короткевич

...Загорскому удалось установить тишину. Он сделал Басаку-Яроцкому знак говорить дальше.

Председатель для порядка еще раз ударил в маленький гонг. Бронзовый звук как-то жалобно пролетел по огромному поутихшему залу, прозвучал под сводами и умолк.

— Тихо, господа дворяне, — обратился Яроцкий. — Мы нарочно оставили время на то, чтобы обсудить записку, поданную дворянскому губернскому собранию и подписанную восьмью дво­рянами...

Глаза Загорского встретились с глазами Раубича и спросили:

— Это?

— Это, — опустил Раубич темные ресницы.

— Восьмью, — говорил важно Яроцкий. — Брониборским, Витахмовичем, Вирским, Панафидиным, Яновским... Раткевичем...

— Семь пар чистых, — бросил Кроер, и все посмотрели на него.

— Ямонтом...

— Семь пар нечистых, — прервал Кроер, но уже тише.

— И Мнишком... При этом пан Мнишек поставил подпись толь­ко вчера... А пан Раткевич, хотя идея записки была его, снял свою подпись, не соглашаясь с дополнениями, внесенными Бронибор­ским, и согласился опять поставить лишь сегодня, требуя, однако, возможности высказать особое мнение.

— ...в проруби, — заключил Кроер.

На него шикнули. В голосе Яроцкого, в настороженном мол­чании тех, которые знали, было что-то такое, что заставляло всех молчать, замереть.

— Господин Брониборский, — обратился Яроцкий, — идите сюда, читайте.

Брониборский, с хватким, как у голавля, ртом, встал, чеканя шаг, пошел на подиум. Красная сафьяновая папка с золотыми снурами зажата под мышкой, голова вскинута.

...Достав из папки листы голубой бумаги, Брониборский начал читать, держа лорнет куда выше листа.

Все слушали. Это были обычные сведения о бедственном по­ложении губернии, о граде, о неслыханной болезни картофеля, когда клубни почти нельзя отличить от грязи, о платежах по зай­мам, о недоборах... Все знали это, но сведения, собранные воеди­но, звучали теперь значительно весомее и даже устрашающе.

Положение было действительно угрожающим.

Закончив с вводной частью, Брониборский обвел всех взгля­дом, умолк на минуту — в зале не было слышно людей — и воз­высил голос:

«Для отвращения гибельных последствий несостоятельности владельцев, происходивших от постигших губернию в минув­ших годах неурожаев, прибегнуть к чрезвычайным средствам, а именно...»

Зал молчал.

— «А именно: изъявить готовность отказаться от крепостного права над людьми и при представлении высшему правительству о нуждах дворянства просить о дозволении составить комитет для начертания на вышеизложенном основании будущих прав как владельцев, так и крестьян»2.

Молчание было свинцовым, и в этом молчании прозвучал голос:

— Прав!

И в ответ ему полетело с разных концов:

— Правильно!

— Хватит уже!

— И они голодают, и мы!

Вдруг взвился над своим креслом пан Кроер.

— Нет!

Его безумные серые глаза, расширенные, остекленевшие, об­водили людей.

— Нет и еще раз нет! Кто придумал? Голодранцы придумали! У которых своих душ нет. Зависть их берет! Мнишки придумали, Вирские! Люди с двумя дворовыми! Нищие!

— Я не нищий и не голодранец, — возвысил голос длиннющий, как рождественская свеча, Юльян Раткевич. Желтоватое лицо его было нервно-злое. — Я не голодранец. И мое особое мнение — вот оно. Брониборский предлагает отступить от местного принципа: «Крестьяне не наши, а земля наша, но они пашут ее и потому подчиняются» и от принципа центральных губерний: «Крестьяне наши, а земля — их» во имя принципа: «Мужики не принадлежат нам — земля не принадлежит им». Это, я считаю, нечестно, это лишает мужиков пожитков, делает их нищими. А мне, да и всем тут, не нужны работники-нищие, помощники-нищие. Я сожалею, что пустил Брониборского и позволил ему дополнять мою записку. Сожалею, что теперь остался в меньшинстве с паном Мнишком. Я считаю правильным принцип: «Они — не наши, а земля — напо­ловину». А то получилось, что я начал это дело, так как мне лично крепостное право невыгодно. А это не так. Все.

— Ты начал это дело, потому что ты якобинец, — Кроер кричал с круглыми от гнева глазами, — потому что от тебя несет французятиной. Глядите, дворяне! Дворяне, не слушайте! Это начало вашего конца!

Шум вспыхнул вокруг него. Собутыльники тащили пана на место. Раткевич рвался к Кроеру.

— Мужицкие благодетели! — кричал Кроер. — Якобинцы! Кня­жествами им владеть надоело! Они в босяки захотели, в шорники!

...Исленьев склонился к Веже и тихо спросил у него:

— Ну? Ждали вы этого?

— Давно ждал, — Вежа смотрел на кипение толпы. — Да толь­ко немного не так ждал.

— Чем вы это все объясняете?

— Подлостью, — спокойно ответил Вежа.

— Почему-у?

— Дурак Кроер не прав, — продолжил Вежа. — Они не в якобинцы захотели и не в шорники. Таких среди них — Мнишек да Раткевич. Это — святые оболтусы. Как будто кто-то им позволит быть святыми в этом притоне. А остальные? Слышите, как на Кроера кричат? Разве только те, кто подписал? Нет, большинство. Большинство против крепостничества. И они не в шорники захотели, а в богатые люди. И вот потому я не за то, чтобы отменили крепостное право в их усадьбах.

— Н-не понимаю вас, — удивился Исленьев.

— Отвязаться, отвертеться захотели от своих мужиков, — по­яснил Вежа. — В голод бросить... Мне, граф, конечно, не хочется, ради внука, чтобы крепостное право отменили... Но если бы реши­ли честно отменить — я первый оформил бы. Грешное, злое дело. Устаревшее. Ненужное. Но ведь в моей усадьбе порядок. Мои и сыновы мужики никогда не знали, что такое недоимка. Я имею право бросить за отмену белый шар. А почему они, значительная часть их (я не имею в виду хороших людей), хотят бросить бе­лые шары? Потому что профинтились. Заложили и перезаложили усадьбы, деньги получили. А теперь, получив деньги за мужиков, не желая за них проценты платить, — пожалуйста, подарить им свободу. А земля — земля, мол, моя.

Губы его были горьки.

— Как бабу... целовали, так сережки обещали, а как баба ро­жать, так они убегать... Было: они наши, потому что земля наша. А тут получается, все наше: и деньги на залог, и земля, — только они не наши. Зачем они нам с голым пузом? Пускай в старцы идут. Пускай сами за себя платят недоимки, которые до сих пор за них платили мы. А недоимок у этих вот хозяев набралось едва ли не от времен царя Гороха... Люди голодны — где им платить? Пра­вительство шло на некоторую отсрочку, чтобы последней шкуры с мужика не содрать. А вы спросите у хозяев — забыли ли