Избранные произведения писателей Южной Азии - Такажи Шивасанкара Пиллэ

— Давай!

Тарон вплотную подошла ко мне, а я, как Хамид, обхватил ее обеими руками и приложил губы к ее губам. Тарон дернулась, будто ее молния ударила, вывернулась из моих рук и начала плеваться.

— Тьфу… Сладко называется… противно, и все…

Я тоже плюнул от разочарования и сказал:

— Правда противно… И у тебя изо рта кукурузой пахнет.

— А из твоего, думаешь, не пахнет?

Тарон никак не могла отплеваться.

— Взрослые все-таки вруны и обманщики, — заявил я, разочаровавшись в поцелуе.

— Правда? — ехидно спросила Тарон.

— И затеи у них грязные. А еще детей грязнулями обзывают… На, ешь смородину!

Я пригнул ветку к земле, начал обирать ягоду и бросать ее в подставленный подол Тарон. Когда подол был полон, Тарон важно приказала:

— Достаточно. Теперь будем есть.

Положила первую ягоду в рот и сказала:

— Ну ешь.

Я с той поры ел много ягод, сочных и сладких, касавшихся губ нежно, как розовые лепестки, ел ягоды, утопающие в сливках, сервированные на тонком фарфоре, — ягоды светились, как рубины, но и по сей день я храню вкус и сладость той лесной смородины.

После драки Бахадур Али-хан и мой отец перестали здороваться и разговаривать. Через неделю в школе устроили вечер, на котором вручали премии лучшим ученикам, но отец на вечер не пошел. Раньше он бывал на вечерах и брал меня с собой.

Они всегда проходили очень торжественно. Во дворе натягивали оранжевый тент, развешивали разноцветные флажки. Полицейские и солдаты выстраивались по обеим сторонам улицы, а с приближением кортежа раджи начинал громко играть оркестр, солдаты становились навытяжку и отдавали честь начищенной, сверкающей коляске раджи. Коляска была очень красивая. Но еще красивее был кучер. Набекрень надетый раджпутский тюрбан, сверкающий кафтан, отделанный серебром, хлыст в руках. Когда он появлялся, возвышаясь на высоком сиденье коляски над четверкой гнедых коней, казалось, что он гораздо важнее раджи.

Раджу торжественно встречали во дворе, и первый ученик пятого класса нараспев читал стихи в его честь. В этих стихах обязательно прославлялись сам раджа и семь поколений его предков. По обычаю, раджа давал двадцать пять рупий в награду ученику, прочитавшему стихи. После стихов директор школы зачитывал свой отчет, через слово благодаря раджу за его милости. В начале и в конце отчета директор возносил молитву о счастье и благоденствии правящей фамилии, просил бога способствовать благоволению к радже английского правительства, дать ему право на салют из двадцати трех орудий, а также всяческое процветание. Затем раджа оглашал послание к подданным, выписанное золотыми буквами на бумаге, сбрызнутой шафраном. Голос у раджи был тонкий и писклявый и невольно вызывал смех. Но школьники сдерживались и слушали, смиренно опустив головы. Когда кончалось чтение, раджа собственноручно вручал награды. Порядок их вручения был такой: старший учитель читал одно за другим имена мальчиков; услышав свое имя, мальчик выходил к большому столу, директор брал со стола награду, передавал ее радже, мальчик принимал награду и бормотал:

— Джаядева[51].

Он прижимал награду к груди и, счастливый, возвращался на свое место.

После раздачи наград опять играл оркестр — провожали раджу. Раджа усаживался в свою коляску и торжественно отбывал. После его отъезда школьникам раздавали сладости. К этому времени во двор прибегали даже те дети, которые не учились в школе, и плотным кольцом окружали тент, и им тоже перепадало сладкое. Ребята обрывали разноцветные флажки и в несколько минут превращали празднично убранный двор в подобие поля битвы. Для нас, мальчишек, это была самая веселая минута церемонии. Мы ждали ее целый год.

И вдруг в этом году отец решил не ходить на вечер. Значит, и мне туда не попасть… Я долго капризничал, ныл, плакал, катался по земле, отказывался мыться — все впустую. А когда я совсем развоевался, мама увела меня в спальню, привязала к ножке кровати и сказала, что я могу плакать, сколько мне влезет. Я действительно наплакался до изнеможения и заснул прямо на полу рядом с кроватью. Маме стало меня жалко — она тихонько отвязала веревки, взяла меня на руки и с поцелуями перенесла на свою кровать, где я погрузился в сладкий сон, который всегда приходит после слез.

Отец ни на что не жаловался радже, но поползли слухи, будто радже стали известны некие подстрекательские разговоры, поэтому раджа назначил охоту в большом лесу Шекхудакки сразу после церемонии вручения наград.

Лес начинался с западного берега реки Ангры и простирался до Датарских гор. Никто, кроме раджи, не имел права охотиться в этом лесу, никто не имел права рубить в нем деревья. Поэтому там было полно всякой живности. Гепарды, пантеры, медведи, кабаны и олени водились в изобилии и даже порой совершали набеги на крестьянские поля, вытаптывая урожай, унося скот. Но поскольку лес был охотничьим угодьем раджи, жаловаться не имело смысла. На восточном берегу реки стояла мельница, которая принадлежала Бахадуру Али-хану, — единственная на всю округу и поэтому работавшая безостановочно. Зерно привозили обычно женщины: они ставили мешки из козьих шкур на головы и несли их на мельницу. Мельнику платили либо зерном, либо мукой — как договорятся.

За мельницей шли рисовые поля Бахадуровых чуть поодаль, на возвышении, стоял его дом. Перед домом росли два ююбовых дерева, а между ними — груши и абрикосы. За домом высились две орешины, в тени которых в полдень отдыхал скот, а за овражком опять шли охотничьи угодья раджи.

К вечеру того дня, когда раджа отправился на охоту, в больнице поднялся шум. Я со всех ног бросился к большим больничным воротам, чтобы узнать, в чем дело.

У больницы собралась целая толпа охотников — их легко отличить по ружьям, закинутым за плечи; несколько человек держали зажженные факелы, — в горах быстро темнеет. В ворота прошли пастухи с носилками, и по толпе прокатился приглушенный гул. Я не понимал, что происходит. Пастухи с носилками двинулись по темной аллее, которая сначала шла вдоль больничной ограды, а потом сворачивала к главной веранде. Они поднялись по ступенькам на веранду, поставили носилки на пол и вытерли потные лица. Пробравшись поближе, чтобы взглянуть, кто на носилках, я увидел Бахадура Али-хана.

Тем временем вызвали отца, он подбежал к веранде и, едва бросив взгляд на Бахадура, приказал:

— В операционную!

Четыре санитара подхватили носилки с Бахадуром, который был без сознания, и унесли их в больницу. Я тоже решил проскочить в операционную, но отец, заметив меня, погрозил пальцем и приказал немедленно уйти из больницы.

Как мне ни хотелось остаться, я понимал, что в такую минуту с отцом