Избранные произведения писателей Южной Азии - Такажи Шивасанкара Пиллэ

На горах, на обрывах, на круче… козам туда не пробраться… там вот и растется им в тени. Все ноги ободрал, штаны порвал, замерз, рано утром холод ужас какой! Я уж и так завернувшись в одеяло ходил, все равно все дорогу зубами дробь выбивал. Тигрица твоя мамаша. А мой, говорит, сын не боится в лес ходить, ни в какие овраги не боится спускаться! Так куда я не мог спуститься — она сама лазила. Неужели сорок дней она меня с собой будет таскать?! Черти на твоей мамаше ездят! Я так не могу, я от места откажусь…

Крипа Рам ворчал весь день, но наутро опять отправился в лес. И на третий день тоже. И еще. На пятый день он взмолился. Тогда мама потащила с собой Джагата Сингха, но того тоже хватило только на пять дней, и маме пришлось взять в лес санитара Фироза.

В нашем доме установился порядок: мама вставала затемно и с кем-нибудь из слуг шла в лес. Возвращались они за полчаса, за час до восхода солнца. Мама не допускала никаких отклонений от этого правила, и каждое утро, до восхода солнца, отец пил росу и сок. Слуги уже несколько раз говорили, что ей нет никакой надобности самой ходить в лес, что они и без нее соберут росу. Она только головой качала в ответ.

— А если не найдете? — спрашивала мама. — Или принесете с опозданием? Или поленитесь собирать росу и принесете мне речной водички, тогда что? Нет уж, чем другим доверять, я лучше сама.

На одиннадцатый день мама долго не возвращалась из лесу. Не видно было и Фироза.

Мы ждали их. Солнце уже поднялось над горами, а мамы все не было. Отец несколько раз смотрел на дверь, потом опять молча устремлял глаза в потолок. Расстояние между солнцем и горами все увеличивалось. Слуги бродили с растерянным видом, перешептывались, потом начинали поговаривать, что надо сообщить в полицию. Мы все стояли на веранде и смотрели в сторону леса, куда ушла мама, как вдруг вдалеке из-за перелеска показался Фироз. Маму он нес на руках.

Все побежали навстречу Фирозу, а я с плачем кинулся за взрослыми.

Фироз запыхался под тяжестью ноши. Маджид с Крипой Рамом внесли маму в спальню и уложили на кровать.

Отец услышал мой плач и медленно отвел глаза от потолка.

— Что случилось? — спросил он.

— Ваша жена сорвалась с обрыва, господин доктор, — ответил старик Фироз. — Очень опасный спуск, скользкий. А овраг глубокий, да к тому же темно было. В самом низу росли плоды. Их теперь мало в лесу. Я уговаривал госпожу не спускаться, а она — нет, да и только! А сам я уже стар стал, господин, не мог решиться в этот овраг лезть. Я ей говорил, но она не послушала и начала спускаться. Спускалась, спускалась и поскользнулась, господин! На счастье, жива осталась, но сильно расшиблась, господин доктор…

Отец каким-то чудом ухитрился встать и подойти к кровати, на которой лежала мама. Мама была без сознания, волосы ее растрепались, в них не было ни шпилек, ни гребня, на лбу засохла кровь, щеки перепачканы глиной, лицо измученное. Тонкие, худые руки в синяках и ссадинах, ноги в крови. Она выглядела такой несчастной, что и каменное сердце не выдержало бы.

— Джанаки! — позвал отец. Но мама не слышала его.

Отец опустился на колени перед ней и заговорил хриплым, срывающимся голосом:

— Какой я негодяй, Джанаки! Джанаки, прости меня! Прости меня, Джанаки! Клянусь, я больше никогда… никогда… я…

Мама открыла глаза, с трудом подняла пораненную руку и коснулась густой щетины на отцовском лице.

— Я виновата, не ты, — с трудом выговаривала она. — Я должна просить прощения, не ты. Я думала, ты Шано отдаешь свою любовь, а ты ей хотел только жизнь дать. Я поздно почувствовала это… она умерла… Я виновата в ее смерти и в твоем горе. Может ли виноватый вымолить прощение…

Мама захлебывалась от слез. Слуги, опустив головы, один за другим вышли из комнаты.

Отец обнял одной рукой меня, другой маму и сказал:

— Надо постараться забыть о тех днях. Больше никогда… никогда так не будет. Никогда ты не была мне ближе, чем сегодня. И отныне так будет всегда.

Мама спрятала на отцовской груди счастливое, смущенное лицо и опять расплакалась. Плакал отец. Плакал и я, — индийцы ведь народ чувствительный. В наших глазах много слез, и мы готовы плакать где угодно и когда угодно. Иностранцы приписывают это нашей слабости и делают неправильные выводы.

И тем не менее наши сердца не скудеют чувствами, а глаза — слезами. Может быть, когда мы очень далеко уйдем по пути прогресса, мы станем с ненавистью относиться к слезам.

Полдень. Мама сидит, поджав ноги, на своей кровати с рукоделием. Доктор Гирдхари Лал придвинул стул к отцовской кровати. Отец полулежит в постели, обложенный огромными подушками, и тихонько мурлычет свою песенку.

— Что сейчас назначим из лекарств? — прерывает его Гирдхари Лал.

Отец смеется.

— Сейчас можно речную воду назначать — все равно поможет!

Лицо его светится надеждой.

Гирдхари Лал удивленно смотрит на отца. Мама низко склонилась над рукоделием, погрузившись в работу.

— Что это у вас в руках? — спрашивает ее Гирдхари Лал.

Мама поднимается, показывает отцу мотки шерсти и говорит:

— Я думаю довязать свитер, который начала Шано. Отец не спеша берет в руки незаконченный свитер.

— Да, — говорит он. — Пришло время его довязать.

В голосе отца нет печали — словно он вспоминает о прекрасном.

Мелкий чиновный люд недолюбливал Бхаду. В платежной ведомости он именовался Бахадуром Али-ханом, но все звали его просто Бхаду, потому что еще вчера он набивал трубки для видных людей округи, бродил почти голым, кормился то в одном доме, то в другом и ночевал то у одних, то у других соседей. Но Бхаду был грамотным, поэтому мой отец договорился с раджей, и тот издал указ, согласно которому Бхаду должен был ехать в Лахор и сдавать экзамены на диплом учителя. Когда он вернулся, раджа в минуту помрачения ума и вопреки советам своих чиновников-индусов назначил Бхаду директором начальной школы. Вчерашний Бхаду превратился в Бахадура Али-хана и приготовился к стычке с низшими чиновниками, потому что он не только привез из Лахора диплом, но набрался там еще идей Мусульманской лиги[49]. Мусульманская лига вызывала раздражение у многих, включая и моего отца, который уже раскаивался, что рекомендовал Бхаду радже.

Но дело было сделано — теперь Бхаду был директором начальной школы и первым мусульманином нашей