Избранные произведения писателей Южной Азии - Такажи Шивасанкара Пиллэ

Рам был человеком подлым: он часто жаловался на меня родителям без всякой причины, и мне попадало от мамы. Моти Рам ненавидел не только меня, он вообще детей терпеть не мог. Своих детей у него не было, он был женат на ссохшейся, сморщенной и сварливой женщине, которая с утра до ночи скандалила то с женами санитаров, то с женой рассыльного, то с садовницей. Мы с Тарон старались обходить их дом стороной, но все равно Моти Рам и его жена не могли упустить случая, чтоб на нас не пожаловаться.

Появление Шано в больнице опять зажгло отца огнем поиска. Помимо аллопатии, отец занимался еще и гомеопатией. Он принялся лечить Шано травами. Шано как будто начала поправляться.

Мне показалось, что ей стало лучше с того самого дня, как она начала отращивать волосы, теперь они уже доставали ей до плеч — как у европейских женщин в Лахоре. Бледное лицо, полускрытое черными вьющимися волосами, было малоподвижным и делало Шано похожей на восковую куколку, таких я тоже видел в Лахоре. По утрам и вечерам Шано сама готовила себе еду, сама мыла посуду. Отец привез голубую ткань и дал ей сделать занавески на оба окна ее комнаты, а она вышила их цветочным узором. Мало-помалу Шано расчистила землю под своими окнами, где раньше рос бурьян, разбила клумбы и посадила цветы. Вскоре они зацвели.

После затхлого, душного, тягостного одиночества своего дома девушка нашла в больнице покой и внимание со стороны мягкосердечного доктора. Сначала у нее появилась надежда на выздоровление, потом надежда стала желанием, а желание — жизненной силой. Шано ехала в больницу, чтобы умереть, — Шано, ничего не видевшая в жизни, в пятнадцать лет ставшая девушкой-вдовой, Шано, близкие которой денно и нощно молили бога о ее смерти. Смерть была для нее единственным выходом.

Шано знала, что старший брат мужа оставил ее в больнице, чтобы она умерла подальше от глаз соседей и знакомых, подальше от родной деревни и полей, чтоб никому из семейства не пришлось возиться с умирающей. А когда ее не станет, брат мужа захватит себе ту землю, единственной наследницей которой она могла бы считаться. Потому он и хотел, чтоб она поскорей умерла. И Шано желала себе смерти. В первое время в больнице она тоже думала, что чем скорее умрет, тем лучше будет для всех. Девушка-вдова живет семье на горе, обществу в укор и себе в тягость. Чем скорее окажется она на погребальном костре, тем лучше.

А тут этот странный доктор, — он уверяет ее, что жизнь всякого человека священна, что неважно, вдова она или замужем, богата или бедна. Говорит, что проклята не она, а те, кто не дает пятнадцатилетней вдове выйти вторично замуж, что позор для общества лишать бедных женщин самых естественных прав, что хуже всех те, кто не выносит зрелища человеческого счастья.

Шано смотрела в глаза этого странного человека, слушала его ласковые слова, ощущала прикосновение его рук, когда он при осмотре выстукивал ее, и затеплился в ее сердце огонек надежды — ей захотелось жить. Моему отцу казалось, будто он подрисовал свежими красками потускневшую картину. Он чувствовал себя реставратором самой жизни.

Когда у Шано отросли волосы по плечи, она, краснея и смущаясь, попросила у доктора зеркальце и гребень.

Господин доктор сказал:

— Я привезу и зеркало и гребень, но с условием — ты смажешь волосы душистым маслом!

— О, боже! Но я вдова — и вдруг косметика! Не могу…

— Можешь. Придется. — Доктор стоял на своем. — Если ты хочешь жить, тебе придется полюбить все ароматы жизни, всю ее красоту. Как ошибаются те, кто думает, будто со смертью мужа умирает и тело его вдовы. Так бывает, но очень редко.

На глаза Шано навернулись слезы.

— Когда он умер, я ничего не понимала. Я даже не успела рассмотреть мужа как следует. Встретила бы случайно — не узнала бы. А люди мне сразу стали говорить: «Теперь ты вдова». Да что я вам рассказываю, господин доктор! Никакой вдовой я себя не чувствовала. А потом поверила — вдова. Пятнадцать лет мне это втолковывали: и голодной оставляли, и насмешками изводили, и били. С утра до ночи топтали меня ногами. Что же делать, так в святых книгах написано.

— Жизнь — самая мудрая из святых книг.

— Что вы, господин доктор! Нельзя так говорить: беду на себя накличете.

— Я это каждый день твержу — и ничего!

Доктор засмеялся и вышел из комнаты, а перепуганная Шано долго стояла, молитвенно сложив ладони перед изображением Рамы, которое она повесила в своей комнате.

— Всемогущий бог, прости его, — повторяла Шано дрожащим голосом, — он же просто так это сказал, не подумав. Меня накажи за его прегрешения, его не трогай!

С того дня, как доктор распорядился доставить Шано зеркальце, гребень и душистое масло, по больнице поползли слухи. Моти Рам рассказывал своим друзьям:

— Ну, это уж чересчур! Выходит сегодня Шано из своей комнаты, причесанная, гребешок в волосах, а доктор тут как тут и своими руками вот такую вот красную лилию ей к волосам прикрепляет.

— Да, но и девица недурна, надо сказать, — заметил Паримал-шах. — Поправилась, налилась, как спелая груша.

— Так ее же всем лучшим кормят, во все лучшее одевают, в самой лучшей комнате живет, только и дела, что в саду гулять — тут не то что как груша нальешься, тут как яблочко закраснеешься. Что ж удивительного?

Оглянувшись, он заметил меня. Крепко схватив меня за ухо, Моти Рам проговорил:

— Вот что, парень! Я тебе дело говорю: зови свою мать обратно, а то доктор — тю-тю!

Мой отец заходил к Шано четыре раза в день: во время утреннего обхода, перед обедом, часа в четыре, прежде чем уйти из больницы, и вечером, после ужина. По вечерам отец просиживал у нее часа по полтора, а то и больше. Шано будто только и жила, что ожиданием его прихода; когда он появлялся, она трепетала, как молодое деревце. Несколько раз Шано просила разрешить ей накормить господина доктора едой собственного приготовления.

— Пока держится температура, думать ни о чем не смей. Поправишься — будешь угощать меня.

А Шано посмотрела на доктора огромными искрящимися глазами и ответила:

— И на это согласна.

Прошло месяца два. Шано больше не температурила, и отец согласился, чтобы она его угостила. Правда, всю провизию отец прислал из нашего дома, но готовить должна была Шано. Она была безмерно счастлива. Но еще больше она обрадовалась, когда, поев, доктор разрешил Шано помассировать ему ноги. Обыкновенно этим занимались санитары, которые дивились странным прихотям доктора.