Избранные произведения писателей Южной Азии - Такажи Шивасанкара Пиллэ

врача. Тот лечил отца и подменил его в больнице. Новому доктору помогала старшая сестра. Из Лахора прислали множество лекарств, но отец все не поправлялся — желтуха продолжала мучить его. Отец буквально таял у нас на глазах.

Мать перепробовала на нем все народные средства, все наговоры, заговоры и мантры, давала ему лекарства, присланные хакимом[44] Шамсуддином, поила настойками Шивы Рама. Но все впустую.

Доктор Гирдхари Лал, присланный в больницу вместо отца, делал все, что мог, однако отцу становилось хуже и хуже. Резко обтянулись ребра, глаза, когда-то яркие, живые, запали, стали тусклыми, как стоячая вода, на ногах появились отеки.

Каждую свободную минуту мать проводила в домашней молельне. Она часто плакала, прячась в покрывало, но я ни разу не видел слез на ее глазах, когда она была в комнате отца, — там она улыбалась.

Она по часам кормила отца, растирала ему ноги и находила время для своих молитв. Ночью, стоило отцу шевельнуться — мама была уже на ногах. Непонятно, когда она умудрялась спать.

Отец все видел, но ничего не говорил. С его пожелтевшего, изможденного лица не сходило выражение какой-то муки, глаза погасли, пересохшие губы и пальцы дрожали. У него началась бессонница. Он молча лежал на спине и неотрывно глядел в потолок. Казалось, жизнь постепенно оставляла его.

Доктора Гирдхари Лала все это приводило в отчаяние. Наш дом погрузился в густую тень уныния. Мы жили как во сне, говорили, двигались, что-то делали. Потом вдруг, будто заслышав поступь смерти, вздрагивали. А если ночью раздавался собачий вой, мама в ужасе прижимала руки к бешено стучащему сердцу, закусывала край покрывала и давилась беззвучными рыданиями. Пролившиеся слезы облегчают страдания, потаенные же рыдания рвут душу.

Как-то раз перед нашей верандой появился йог. В одной руке он держал ритуальные щипцы, а в другой — трезубец[45]. За плечами его была подвешена большая сумка. Йог просил милостыню. Мама чуть не доверху наполнила его сумку мукой и рассказала ему о нашей беде. Она и деревьям готова была рассказать о нашей беде, если б только умела. Она всем и каждому сообщала, как тяжело болен отец, и бросалась добывать всякое новое лекарство, о котором только услышит.

Йог терпеливо выслушал ее длинный рассказ и сказал:

— Я посмотрю на больного. Есть у меня кое-какие травы. Если они помогут, поблагодаришь Шиву-махадева[46].

Йог осмотрел пальцы на руках отца, осмотрел ногти сначала на руках, потом на ногах. Потом благословил отца и вышел из комнаты. На веранде йог покачал головой и сказал маме:

— Я не властен над его болезнью.

Мама залилась слезами и упала ему в ноги:

— Сделайте хоть что-нибудь! Хоть что-нибудь, йог-махарадж![47]

— Я не властен над его болезнью, дочь. Если бог захочет спасти его, он спасет. Я видел вестника смерти в его глазах.

Мама вскочила и бросила на йога горящий взгляд.

— Пусть явится этот вестник смерти! — выкрикнула она. — Я ему ноги вырву. Я сама из касты кшатриев! Я тоже поклялась! Пока я жива, смерть не коснется его!

— Как ты можешь остановить смерть? — спросил йог.

— Прежде чем ему умереть, я собственную жизнь отдам. А пока я живу — смерть не сможет коснуться его! Клянусь — не сможет!

Лицо матери пылало от гнева и яростной решимости. Я никогда в жизни не видел ее такой.

Йог внимательно посмотрел на нее, улыбнулся и сказал:

— Я хотел знать меру твоей решимости, дочь. Есть способ излечить его болезнь, но это так трудно, что тебе понадобится много храбрости и терпения.

— Я сделаю все, что прикажете, махарадж! — твердо сказала мать. — Если нужно, я продам все мои драгоценности, лишь бы вылечить его. Жизнь отдам, если нужно.

— Тебе не придется тратить деньги. Будет это тяжким для тебя трудом, но я вижу, ты готова к нему. Так слушай: есть такая лиана, называется она пхапхано. Она иногда растет и на полях, но обычно — в лесу. Все крестьяне ее знают. У нее некрупные плоды, на огурцы похожие. На вкус — сладковатые, но немножко рот вяжут…

— Да-да, я знаю, много раз на поле видела! — В мамином голосе снова зазвучала надежда. — Дети их еще любят!

— Правильно. Но в это время года их на поле не найдешь. Только в лесу, на тенистых склонах, где солнца нет. Этот плод холодок любит. Лечить мужа будешь сама. Никому другому этого не поручай. Встань утром пораньше и иди в лес, собирай утреннюю росу с плодов в какую-нибудь посуду. Отдельно сложишь плоды. Росой напоишь мужа, но только смотри, чтоб до восхода солнца успела. Из плодов выжмешь сок и дашь ему через полчаса. Но все это ты должна успеть до восхода солнца. Сорок дней так будешь делать, и, с благословения Шамбху[48]-махараджа, поправится твой муж.

Мама молитвенно прикоснулась к ногам йога и достала десять рупий. Йог от денег отказался:

— Дважды мне подали в твоем доме. Больше я не могу принять. Мне пора.

И он ушел, звеня щипцами и распевая мантры.

На другое утро мама взяла с собой Крипу Рама — одного из наших слуг — и отправилась в лес. Еще не начинало светать, когда она с Крипой Рамом вышла из дому, и не рассвело еще как следует, когда они возвратились с полной чашей росы и с плодами пхапхано. Мама была осмотрительна и, прежде чем давать отцу новое лекарство, всегда спрашивала у доктора Гирдхари Лала. Поэтому она тут же послала за доктором. Бедняга еще спал, но, узнав, в чем дело, немедленно явился. Разбуженный ни свет ни заря, он был не в духе, а при виде пхапхано и вовсе взорвался:

— Да это ж дикий огурец; его вечно жуют деревенские мальчишки, когда коз гоняют в горы!

— Знаю, — с большим хладнокровием ответила мама. — Мне у вас нужно выяснить другое: не повредит ему, если он выпьет этот сок?

— Ни вреда от него, ни пользы! — горячился Гирдхари Лал. — Пусть выпьет, и вы увидите.

— Хорошо.

К этому времени Гирдхари Лал потерял надежду вылечить отца и предоставил матери делать все, что она захочет. Он по-прежнему назначал отцу лекарства, но у него не осталось никакой уверенности, что отец выздоровеет.

Мама заставила отца выпить два глотка росы. Потом она дала ему сок за час до восхода солнца. И ей стало спокойнее.

На заднем дворике, на большом камне у забора, сидел Крипа Рам, выковыривая здоровенной иглой занозы и бурча себе под нос:

— Колючек в лесу — ужасное дело! Опасно… На ровном месте они не растут почему-то…